Встретимся у подножья Сакре-Кёр

И, пожалуй, я прощал ему эти взгляды. Дело в том, что Анри, молодой человек по всем статьям непривлекательный, был самым талантливым студентом на нашем потоке, и, быть может, в принципе самым талантливым студентом на факультете изящных искусств и архитектуры. Это знали все, и вряд ли тут кто-то мог с ним состязаться. Он был к тому же ужасно работоспособным.

Профессора чуть ли не называли его гением, он скромно и смиренно принимал похвалы, как должное, и продолжал держаться подальше от всех.

– А что этому уродику остается делать еще, если не задирать свой нос? – сказала как-то о нем наша сокурсница и моя подруга, Мириам, – и нет ничего особого в его работах.

Мириам, дерзкая и красивая девушка, приехавшая учиться по обмену из Англии, а до этого целый год проучившаяся в академии в Дюссельдорфе, была главной конкуренткой Анри. Самое забавное, что тот об этом не знал, и очень бы удивился сему факту. Мириам терпеть не могла Анри: последний прошел на стипендию для самых выдающихся студентов, а она – нет. Кажется, только они вдвоем и подали заявки.

– Он, конечно, не так плох, но ведь он – полное ничтожество. А художник должен быть прекрасен во всем, не так ли, Этьен? – томно говорила мне сексуальная Мириам.

И я соглашался.

Анри все-таки воспринимался мной как занимательный феномен, и я начал искать его общества. Наверное, чтоб убедиться: в самом деле он такой бестолковый и неинтересный, или же прячет сокровища интеллекта и души под маской застенчивости и холода?

Я подсаживался к нему в столовой, завязывал разговоры, рассуждая о культуре, политике и обществе, но Анри натурально только хлопал глазами, и жевал свои бутерброды, пока я разливался в красноречии.

– На кой черт ты вообще с ним начал общаться? – ревниво шипела Мириам.

Она изо всех сил пыталась стать моей девушкой, и я обнадеживал её, уделяя Мириам довольно много своего времени.

– Почему бы и нет? – спокойно ответил я ей.

Я жил в Юкле, но часто гулял по Икселю, и однажды наткнулся там на Анри.

– Я живу неподалеку, – ответил он, когда я спросил его. – Шоссе Бундаэль. Не очень хорошее место, но ничего, мне сойдет.

Так я и узнал его адрес.

Я, недолго думая, навязался Анри, и мы вместе проходили пару часов по округе. Честно говоря, мне было безумно скучно, но Анри, удивительно, был в тот раз довольно разговорчивым. Он много говорил о техниках живописи, об искусстве, снова о техниках, и каких-то чертовых философских концепциях Кандинского, или Малевича, или еще кого-то из русских авангардистов.

Говорил он коряво, но, кажется, не от того, что был плохим оратором (но и это, полагаю, тоже), но потому, что был жутко взволнован, как будто…

– Как давно я не разговаривал с кем-то так подолгу! – воскликнул он.

Тогда я понял, насколько Анри одинок.

Я предложил, когда вроде бы встреча подошла к логическому завершению, выпить вместе пива.

– У меня нет денег… – грустно ответил он.

– Я угощаю!

Мы зашли в бар, я заказал по две стелы. У Анри тряслись руки, и он чуть не расплескал содержимое бокала.

– Что с тобой? – засмеялся я.

– Этьен, я вообще-то не пью… я даже не пробовал…

Я расхохотался еще больше, Анри подхватил мой смех.

– И зачем согласился тогда?

– Не знаю, – Анри опустил глаза.

После той прогулки я подумал, что теперь мы навроде друзей, но, когда мы встретились в университете через пару дней, Анри только на бегу поздоровался со мной, и даже будто бы намеренно избегал меня.

Кто их поймет, этих гениев!

А потом он вообще пропал недели на три. И, вообще-то, кроме нас с Мириам, этого никто не заметил.

– И куда уродик подевался? – с какой-то грустью говорила она.

– Я давно это планировал. Потому что все было невыносимо. Моя жизнь. И я сам, – почти шепотом говорил Анри. Он продолжал лежать у меня на коленях, а я также гладил его волосы. – Но, если ты говоришь так…о любви. Зачем тебе врать, да?

– Да, действительно. Зачем мне врать?

– Тогда я скажу вот что: Этьен, я влюбился в тебя давно. Я и не мечтал, что когда-нибудь ты, такой прекрасный, умный и богатый, заметишь меня. Если теперь мы будем вместе, нет причины не жить?

Он поднялся, и заглянул мне в лицо.

– Этьен, если ты хочешь, мы можем начать встречаться. Я тоже тебя люблю.

И тогда я подумал: Анри еще более одинок, чем мне казалось, раз так легко готов довериться кому-то, кто едва обмолвился о любви, не преподнеся никаких доказательств в пользу того, что она вообще существует.

Но она, к счастью для Анри, в самом деле существовала.

Я извращенец, меня привлекает все жалкое, некрасивое, и несчастное. Анри был жалким, некрасивым и несчастным, но при этом еще и гордым. Таких как он воспевали в своих стихах проклятые поэты.

Прости Мириам, но у тебя не было шансов: красота – это уродство.

А уродство – это красота.

Поэтому наш с Анри поцелуй был прекрасен.

Все об этом романе с Анри было прекрасно: богатый и бедный, посредственный и гениальный, запретная любовь, потому что другой любви и быть не может, тайна, и никаких точек соприкосновения.

Анри, оказывается, писал мои портреты. У него их скопилось около двадцати штук.

Тогда мы провели вместе остаток дня, и, кажется, были счастливы этим странным чувством «обретения» друг друга, но вечером, в той дурацкой забегаловке, нас настигло отчуждение.

– И всегда будет так, – сказал Анри, допивая свой кофе из пластикового стаканчика.

2. Повседневное море выбора

Мириам стояла в центре аудитории.

За окном шел проливной дождь – не редкость для апреля, в помещении было темно, поэтому профессор попросил кого-то включить верхний свет.

Лицо Мириам, в этом цветовом контрасте, показалось мне одной сплошной тенью. Впрочем, я пригляделся и решил, что сейчас Мириам не более чем карандашный рисунок. Выполненный грамотно, при соблюдении всех необходимых тонкостей. Но этому рисунку явно не хватает какой-то живости, или скорее какого-нибудь недостатка. Не думаю, что раскрашивание может его спасти. В конце концов, идеалы скучны и всем только досаждают.

Между тем, идеальная Мириам, с жаром римского оратора рассказывала нам концепцию своей работы. Надо отдать ей должное: она всегда рвалась на амбразуру, и стремилась быть первой везде – иногда даже там, где не было и намека на соревнование. Похвальное качество, я думаю: такие решительные, неосмотрительные и, чего уж там, глуповатые люди, нравятся мне гораздо больше тех, кто предпочитают тихо отсиживаться в уголке и молчать, в робкой надежде, что никто их не тронет.

Кажется, она написала свою картину за час с небольшим или два.