Встретимся в раю

— И это — норма? — кивнул Зотов на мутное окно. — От одного вида в горле жжет.

В комнате у него было пусто: раскладушка с серым бельем, над ней — картина. Утопающий парусник. У двери — платяной шкаф. На торцевой стенке — сизый экран телевизора. Наверное, подумал Зотов, телевизор тоже можно сдать. Ведь только погоду слушает да иногда смотрит передачу «Страны мира»… Реклама ему ни к чему, а порнофильмы и музыкальные шоу, почти не отличимые от порнушки, Зотов не любил. За телик можно было получить кучу талонов и безбедно прожить полгода — аппаратура люкс. А вообще двадцатиканальный телевизор для безработного — предмет недопустимой роскоши. И последнее напоминание о том, что не так давно Зотов был специалистом высокого класса, деньги лопатой греб.

Если бы не та глупая авария в цехе… Зотов не попал в тюрьму — инвалид. Но все доходы с патентов идут теперь на погашение убытков компании. Накопления ушли на покупку квартиры. Когда мать умерла, уполномоченный по жилью предложил Зотову либо выметаться из двухкомнатной квартиры, либо дать согласие на подселение. Через день Зотов принес уполномоченному зеленый ордер валютного банка на однокомнатную квартиру. Да еще и покочевряжился, погонял уполномоченного из района в район.

Думал, что решил все проблемы. А как же — специалист! Но за ним хвост тянулся — во-первых, авария, во-вторых, бывший коммунист. Скорей всего, авария — во-вторых… К тому же недавно родное правительство оригинально отметило юбилей вывода войск из Афганистана — приравняло всех инвалидов той позорной войны к обычным калекам, к тем, кому на производстве по расхлябанности руку оторвало, и к тем, кто по пьянке копыта отморозил.

Да, ни к чему Зотову телевизор. И библиотеки хватит. Сколько он еще книжек не прочитал! В школе ленился, в армии не до них было, а потом не хватало времени. — то учеба, то работа, то ее поиски…

Натянул рабочие брюки из дешевой хлопчатки, рубашку-коротышку. Брюки подпоясал широким кожаным поясом, под которым скрывалась сложенная вдвое металлическая цепь. Этот обычный с виду пояс не раз выручал. Обулся в растоптанные армейские башмаки. В стельку, в разрез, запихнул талоны на табак. Береженого Бог бережет. Куртку на руку прихватил — неизвестно, когда вернется, а к ночи в Москве августовской холодные, хоть и жарит днем, словно в Африке. Парниковый эффект… В карман куртки положил баллончик со слезоточивым газом.

Однако на баллончик Зотов сроду не надеялся. Он палку прихватил. Неказистая была она — тонкая, ободранная, с расшлепанным резиновым наконечником и треснувшим пластмассовым набалдашником, стянутым изолентой. Всего и форсу, что бамбуковая. Однако, если второе снизу коленце поворачивать на девяносто градусов, одновременно оттягивая набалдашник, — из резинового наконечника бесшумно выскакивало узкое и длинное стальное жало. Понятно, не очень удобно так манипулировать — на метр разведенными руками, зато никто до такой манипуляции не додумается. С палкой он возился целую зиму. Работа получилась ювелирная, во многих облавах проверенная. Патрульные службы гражданской безопасности обязательно вертели палку, дергали, щупали — как и положено по инструкции. Однако все проверки сходили Зотову рук, иначе он давно бы уже что-нибудь строил на Таймыре за незаконное ношение оружия. Все же Зотов судьбу не искушал, на центральных улицах делал жалостную рожу и хромал больше нужного, чтобы не вязались патрули, которым везде мерещатся террористы.

Он нацепил на правую руку водительский браслет, а на левую дозиметрический, который одновременно служил и часами, и индикатором вредных взвесей в атмосфере. Проверил. Крошечный глазок мигнул успокоительным зеленым светом.

— Васька, я готов! — крикнул он, кодируя дверной замок.

Дорого ему встала в свое время эта дверь из стального листа, обшитая непритязательной фанеркой и пластиком. Зато за библиотеку был спокоен. Книги взлетели в цене, когда японцы за отданные им Курильские острова завалили страну дешевыми телевизора, автомобилями, видяшниками, компьютерными игрушками, индикаторными браслетами и прочим барахлом устаревших моделей, которое на мировом рынке почти не котировалось. Наплыв компьютеров и видео подрубил корни книгоиздания — любую, самую редкую книгу можно было размножить без всяких усилий. Лишь бы хватило бумаги. Но библиофилы презирали эти торопливые копии, лишенные запахов, красок и солидных переплетов старых типографий. Поэтому за однннадцатитомник Лескова выпуска пятидесятых годов настоящие ценители давали тойоту с максимальным стотысячным пробегом. Трехтомник Брема конца девятнадцатого века и крупным воротилам был не по карману.

Библиотека Зотова иногда ему самому напоминала гигантский автомобильный склад. Ведь лицензионную «хонду» он выменял себе на три сборника фантастики, выпущенных издательством «Штиинца» в конце восьмидесятых годов прошлого века в бывшей Молдавской ССР. К сожалению, фантастики, детективов и приключений у Зотова было мало, а классику он обменивать на харчи не хотел. Когда Зотов на вершине своей карьеры ударился в собирательство книг, он не подумал, что Сименон и Агата Кристи могут долго и сытно кормить человека…

Взять дверь пытались не однажды, но ее только танком можно было своротить. А, скорей всего, за дверь брались непрофессионалы, ибо непрофессионализм стал в государстве нормой и стилем жизни. О книгах Зотова не знал-, пожалуй, никто, в том числе и редкие приятели вроде Жигайлова. Даже активисты из домового комитета, вечно сующие нос куда не следует, не смогли догадаться, что за старым и драным гобеленом на торцевой стене в комнате — стеллаж, забитый книгами. На стеллаже и висел постоянно раскатанный рулон телевизора.

Вышли в коридорчик перед лестничной клеткой. Зотов захлопнул дверь и прислушался — мягкое гудение моторчика, несильный скрежет. Засовы встали на место — четыре толстых лома. Поди угрызи! Замка в обычном смысле на двери не было, просто одна из медных бляшек, набитых на дверь, реагировала на папиллярные линии правого большого пальца. Этот замок Зотов сам изобрел.

— Слушай, давно интересуюсь, зачем тебе такая дверь? — спросил Жигайлов. — Что прячешь? Даже холодильник сдал…

— Ничего не прячу, — пожал плечами Зотов. — Просто не нравится, когда ко мне без спросу в гости ходят. Ноги, понимаешь, забывают вытирать. А я пыль не люблю.

Лифт с изрезанными стенками, с похабными рисунками и надписями повез их, погромыхивая, с шестнадцатого этажа вниз. Пока спускались, Зотов обнаружил под пультом свежий сюжетец: на крохотной виселице болтался пузатый человечек, и на пузе у него было корявой латиницей написано: «комми». Зотов невольно потверже перехватил палку и подумал: «Сначала попробуйте повесить! Я вам покажу комми…»

Так, с палкой наперевес, он и вышагнул из кабинки.

— Хенде хох! — заорал на него здоровенный детина в кожаном жилете на голом теле и прицелился из какой-то черной штуковины.

— О, господи! — вздрогнул Зотов. — Боря, ты в своем репертуаре…

— Все нормально, Константин Петрович! — рявкнул Боря пуще прежнего и потряс бутылкой, из которой только что целился в Зотова. — Оталонился за полмесяца… Одну уже квакнул, не утерпел. Поехали ко мне, Константин Петрович, угощаю!

— Я же не пью, Боря, — сказал Зотов. — А потом — мы с приятелем…

— И приятеля вашего зову, — уперся Боря, не давая Жигайлову выйти из лифта. — Ну, по-соседски, а?

— Спешим, — сказал Зотов, выдергивая Жигайлова из объятий Бори.

— Что за жизнь, — грустно сказал Боря и причесался. — Уж и выпить не с кем…

Кабинка закрылась, Боря поехал к себе, а Жигайлов привалился к стенке с почтовыми ящиками и прерывисто, со всхлипом, вздохнул. Достал белую таблетку, проглотил, постоял недвижно, пот отер.

— Не соскучишься у вас, — сказал он наконец. — То морду бьют, то «хенде хох» кричат… Он целится, а у меня одно на уме: кредитку на Верку не перевел по завещанию.

Зотов вовсе не презирал Жигайлова за трусость. Да и не трусость это была. Досталось Ваське на веку. Сначала его «духи» пытали — кожу на пятках обдирали. А потом уж, дома, рэки достали, когда Жигайлов лет десять назад кондитерскую открыл. Раскаленным утюгом живот гладили, интересуясь, куда Жигайлов выручку за три дня спрятал. Деньги он рэкам отдал и с собственным делом завязал — на побегушках работал. Теперь вот к Сальникову прилепился. Боли Жигайлов не боялся — его насилие страшило.