Встретимся в раю

Тут Рыбников посмотрел на Шестова и буркнул:

— Замнем. Вернемся лучше к нашим атомным баранам. Давай подумаем, как будем шефа ломать. У тебя в Твери родственники есть?

— Вроде нет, — пожал плечами Гриша. — А зачем они мне в Твери?

— Ладно, нет родственников, пусть будет приятель. Хороший приятель, с которым ты сто лет дружишь. Предположим, сокурсник по университету. Он у тебя останавливается, когда в Москве бывает. Понял? Этот самый приятель рассказывает, что тверичи бегут из области. Из страха перед атомной станцией, разумеется. Кстати, девушка, которая статью привезла, тоже сообщила, что город Удомля, где стоит АЭС, а также прилегающие деревни пустеют с каждым днем. Значит, небольшой грех на душу возьмешь, Григорий, соврав про приятеля. Просто в этом случае мы додавим шефа фоном. Насчет девушки мы ему ничего не скажем, не надо ее подставлять.

— Откуда же тогда статья взялась, ребята? — удивился за главного редактора Гриша.

— Взялась… Я пришел к себе в кабинет, а она на столе — и статья, и документы.

— Слишком, много конспирации, — вздохнул Шестов.

— Совсем ничего не понимаешь? — бросил Рыбников. — Девушка, Серганова эта, работает на станции. Хорошая девушка, глазки умненькие… В случае чего ее ждут крупные неприятности. Ядерщики — одна из немногих контор в стране, которые еще не расстались с дурацкой сверхбдительностью и совсекретностью. Почему нас до сих пор и не пускают особенно в мировое сообщество… За нарушение режима секретности дерут уши, будь здоров!

— Да! — вспомнил Шестов. — В «Кис-кис» ты намекнул, что собираешься дать мне деликатное задание. Кого будем убирать?

— Засохни с юмором, — погрозил пальцем Рыбников. — Не то я тебя уберу — прямо сейчас. А задание такое: надо основательно поковыряться в прошлом этого… юрисконсульта из министерства информации.

— Иван Пилютович, — вспомнил Гриша. — А ты уверен, что дадут такую возможность — поковыряться?

— Иванцов поможет, — сказал Рыбников. — У него есть выходы. Если тебе понадобится съездить в Англию, где учился наш хмырь юрисконсульт, только прикажи. Небось хочется проветриться за рубежом? Н-да… Человек, пока живет, обязательно оставляет следы. Твое дело — найти какой-нибудь вонючий след, чтобы ткнуть в него носом клиента.

— Сроду не занимался шантажом, — пробормотал Гриша.

— Никто и не заставляет, — отрезал Рыбников. — Собери информацию, а там — не твоя смена.

— Дался вам Иван Пилютович, — вздохнул Гриша. — Что он может, если на то пошло? Чиновник, чернильная душа…

— Он может заявить, что сделка с концерном, уступающим «Вестник», незаконна. Или не совсем законна, что в принципе одно и то же.

— Ерунда! — не выдержал Гриша. — Потом выяснится, что юрисконсульт запутался и заврался. Чего доброго, и до вас, благодетели, доберутся.

— На это нужно время, — усмехнулся Рыбников. — В любом случае англичане откажутся от сделки, если запахнет скандальчиком. А нам только это и нужно — небольшой резерв времени.

— Не пойму, зачем вы так цепляетесь за «Вестник»? Идет мировой процесс интеграции, рано или поздно любое предприятие станет международной собственностью.

— А мы не против, — усмехнулся Рыбников. — Пусть «Вестник» станет международной собственностью. Но контролировать его должны мы. Вот и все.

Они уже выбрались на Петроградское шоссе. Встречный поток машин ослабевал, зато из Москвы в предвкушении выходных дней народ валом валил — отравленные углекислым газом, измордованные шумом и нервотрепкой гигантского города, одного из самых больших на Земле, москвичи стремились урвать последние летние денечки, катили на Валдай, на озера и реки, в еще сохранившуюся на русской равнине тишину, в чистый воздух. Ехали семьями, с собаками и даже с попугаями, с палатками и надувными лодками. За Чашниковом, перед поворотом на Поваровку, «кадиллак» догнал допотопную «Волгу-универсал» с красной маркой на лобовом стекле. В ней ехала такая семья — и с собакой, и с попугаем. Крохотная девочка лет трех, сидевшая на коленях у матери, помахала пассажирам «кадиллака», которые медленно проплывали мимо «Волги» на обгоне. Женщина с землистым худым лицом даже головы не повернула. Рыбников засмеялся и помахал девочке. А потом нахмурился и сказал Шестову:

— Представляешь, эта крохотуля бегает по травке, отнимает у собаки мячик… А там, в Удомле, чадит искореженный реактор! Представляешь?

— Представляю, — сказал Гриша. — Вообще, Николай Павлович, ты меня сегодня все больше изумляешь. Столько лет тебя знаю, но сегодня…

— Чем изумляю? — удивился Рыбников.

— Да так… Сначала ты являешься мне сотником, стоящим на стреме ветхозаветных традиций. Неожиданный ракурс, Николай Павлович! Согласен? Потом прикидываешь, как ловчее кокнуть председателя Европарламента, что тоже достаточно колоритно. Затем заботливо опекаешь девушку, легкомысленно доверившую тебе страшные секреты ядерной конторы. А теперь вот, как говорится, в твоем сердце клокочет гражданская тревога за светлое будущее незнакомого ребенка. Потому и изумляюсь безграничной широте натуры.

Рыбников неохотно улыбнулся:

— По-моему, ты или не протрезвел, что на тебя не похоже, или дерзить начал… Наверное, самонадеянно решил, что имеешь право подерзить, раз уж нечаянно получил доступ к маленьким тайнам начальства.

— Прости, Николай Павлович! — сдался Гриша. — И в мыслях не держал дерзить. Это сарказм. А он проистекает от духоты, усталости и мрачной перспективы дальнейшей жизни в амплуа шпиона. При насморке чихают. Я же в саркастическое расположение духа прихожу от усталости.

— Хорошо хоть, что не чихаешь на меня при посторонних, — сказал Рыбников. — Наши приятельские отношения — наше личное дело. В противном случае лишишься моей доверительности.

— Да, — согласился Гриша. — Это будет действительно весьма противный случай.

Рыбников отмахнулся, но мир, кажется, был восстановлен. На переезде они пропустили багровый экспресс «Москва — Петроград», который на скорости двести километров со свистом гнал перед собой плотную массу воздуха.

— Я бы на такой штуке не поехал! — вдруг очнулся водитель Петрович. — И не уговаривайте.

Он яростно поскреб пегий от щетины подбородок и тронул машину. За переездом пошли тихие затененные улицы. Редкие прохожие не озирались на «кадиллак» — такие роскошные лимузины тут появлялись не часто. Когда-то здешние дачи предоставлялись аппаратным чиновникам и преподавателям Высшей партийной школы, отчего наиболее интеллигентные из местных жителей называли дачные участки за общим зеленым забором «нашим Лонжюмо». Теперь в поваровском «Лонжюмо» обитали чиновники нового госаппарата.

Главный редактор «Вестника» к таким чиновникам напрямую не относился, тем не менее за долгую и беспорочную службу на ниве промывания мозгов сограждан еще во время оно удостоился дачи. Была она двухэтажной, полускрытой небольшой еловой рощей и стояла неподалеку от общего въезда на территорию дачного поселка.

На въезде, возле сварных металлических ворот, стерегущих покой слуг народа, торчала кирпичная будка с радиоантенной и стальными жалюзи на крохотных окошках. Услышав сигнал «кадиллака», из будки вышел мордоворот в мышиной униформе кооператива «Страж». Он кивнул Петровичу, отдал честь Рыбникову и посверлил взглядом Гришу.

— Не знаешь, — спросил у мордоворота Рыбников, — господин главный редактор на даче или на озере?

— На даче, — сказал сторож. — Доложить? А то у него гости.

— Погоди, брат, — вздохнул Рыбников. — Что хоть за гости?

— Писатели, — сказал сторож с легким презрением в голосе — Один такой волосатый, черный, а другой лысый.

— Ё-моё! — пробормотал Рыбников, поворачиваясь к Грише. — Это же Малкин! А лысый — наверняка сам Книппер-Гальцев, председатель писательского профсоюза, баснописец хренов…

Он побарабанил пальцами по спинке сиденья и поманил сторожа поближе:

— Слушай, дружочек, мы бы не хотели встречаться с гостями господина главного редактора. Это конкуренты, понял? Поэтому пропусти нас, за-ради Бога, мы на берегу озера схоронимся. Гости, думаю, долго не задержатся. Как уедут — помаши своей красивой фуражкой. Лады? Вот тебе за усердие…