Вторая жена Пушкина

– - На что он мне?

– - А если он с серьезными намерениями?

– - Не нужны мне его намерения -- ни серьезные, ни легкие. Знать его не хочу...

– - Блондинка к старости строга с мужчиной стала, -- прокомментировал кто-то, и все захохотали.

– - Пошли, девочки!
– - раздался другой голос.
– - Тут персональные дела, а надо работать: директор в коридоре -- слышите, гневается.

Тамара задержалась, пытаясь обыграть компьютер, но опять ничего не вышло.

– - Слушай, подруга, не мудри...

Моргалкина сидела на своем любимом коньке:

– - Никто мне не нужен! И вообще, Диана -- символ девственности.

– - Ты что, девственность свою до гроба сохранить хочешь? Так там ведь по одному лежат.

Пожав плечами, Тамара вырубила компьютер, поднялась и, хлопнув дверью, вышла. Спорить с ней было трудно: Тамара за словом в карман не лезла. И Диана, как всегда, надулась.

Оставшись одна, Моргалкина поразмышляла еще немного и убедила себя, что на свидание пойдет. Исключительно для того, чтобы забрать у этого жалкого американского алкоголика свою пуговицу от пальто. Такую сейчас ни за какие деньги не купишь.

Данки действительно позвонил еще раз. После работы она с ним встретилась. Тодд был совершенно трезв и ужасно обходителен. Он проштудировал карту Петербурга и нашел хорошее место, где можно пообедать. Через полчаса они уже сидели за столиком в ресторане "Белые ночи". Тодд изучал Диану, она это не без некоторого любопытства чувствовала.

– - Почему вы все время улыбаетесь?
– - спросила она.

– - Меня так учили.

– - Где?

– - Я подрабатывал на учебу контролером в системе супермаркетов "Сейфвей". У них все, кого нанимают, обязаны пройти специальную школу, в которой учат улыбаться.

– - Мне тоже не мешало бы в такую школу походить, -- вдруг посветлела она.

– - Может, в России это нормально, быть всегда печально-серьезным. Но у нас могут уволить за такое выражение лица. Покупателю должно быть приятно, когда он в магазине. Одевшись похуже, я должен был ехать в другой город и идти в "Сейфвей" обыкновенным покупателем, лучше вечером, в час пик, когда продавцы устали, а все спешат. Брал в магазине какую-нибудь ерунду, например, пачку печенья или банку бобов, ставил перед кассиром и тут говорил: "Ой, я забыл взять растворимый кофе".

– - А кассир? У него же очередь...

– - Кассир ждал, он уже ввел мой счет в компьютер, а я неторопливо шел за кофе. Принес кофе -- вижу, что к моему продавцу очередь человек пять, но он мне по-прежнему улыбается. Подхожу и говорю кассиру: "Принесите мне французский багет". Он посылает за хлебом для меня, а мне улыбается и говорит: "Сию секунду все будет сделано. Может, вам еще что-нибудь нужно?" Но не дай Бог, если он рассердится, что я копаюсь так долго. Тогда я вызываю менеджера и оказываюсь контролером. Через пять минут этот кассир уволен.

– - Да вы, Тодд, страшный человек!

– - Для кого? Для плохого работника? Зато покупатели всегда уверены, что их обслуживают по самым высоким стандартам, и не пойдут в другой магазин. А служащие могут опасаться, что любой простой покупатель окажется контролером. Всегда приходится улыбаться и вообще держать марку.

Рассказывая про себя, Тодд опустил одну деталь: улыбаться-то его научили, но вскоре выгнали за пьянку, и пошли его беды. Теперь он лицемерную Диану разглядывал и думал: удастся сегодня или нет? Он решил, что именно сегодня. Во что бы то ни стало он должен достичь цели. Почему сегодня, он не смог бы объяснить. Он был на взлете и трепался обо всем на свете. А она слушала, и он был уверен, что ей с ним интересно. Со стороны это выглядело как самое полноценное охмурение. А может, оно таковым и являлось?

Как ни удивительно, их хорошо кормили, и они выпили две бутылки "Цинандали". Диана несколько расслабилась, а у него прибавилось уверенности, что будет, как задумано.

На улице подсохло, но было пасмурно. Они медленно шли вдоль витрин с опущенными железными решетками.

– - Поедем ко мне, -- решился предложить он.

– - Это куда?
– - насторожилась она.

– - У меня комната в университетском общежитии.

– - Зачем я нужна?
– - спросила она, и вопроса глупей придумать было трудно.

– - Покажу мою диссертацию, -- предложил Тодд.
– - Все-таки это близкая вам тема: феминизм Пушкина.

– - Да?
– - вежливо удивилась она.
– - Но ведь это на английском.

– - Тогда кофе попьем...

– - Мы с Тамарой выпиваем по семь чашек кофе за день -- между экскурсиями.

– - Кто это -- Тамара?

– - Моя подруга. Не знаете? Она вам письма посылала...

– - А разве не вы?
– - Тодд остановился и взял ее за локоть.

– - Конечно, нет... Я бы ни за что не стала! Ну, мне пора домой.

Типичная недотрога... Но в ее холодности и постоянной отстраненности есть какая-то тайна, некая причина, ему непонятная. Повторное предложение прозвучало жалобно. Не надо было говорить, но само вырвалось:

– - А может, все-таки поедем ко мне?

– - Что вы, я замужем. Я другому отдана и буду век ему верна.

– - А кто ваш муж?

– - Пушкин.

– - Остроумно. Ведь он давно умер!

– - Для всех умер, а для меня жив.

Он смотрел на нее с осторожностью.

– - Хорошо, -- сказал он, помедлив.
– - Но у Пушкина была жена.

– - Была, -- согласилась она.
– - Умерла. Я -- его вторая жена. Вы -первый, кому я сказала, что Пушкин мой муж. Эту тайну я никому не открывала.

– - Понял. Буду молчать, как рыба, -- сказал он серьезно и только потом улыбнулся.

– - Мне пора.

– - Я вас провожу.

– - Не надо, я тут недалеко живу...

Он попытался притянуть ее к себе и поцеловать, но лицемерная Диана напрягла мышцы и испуганно отстранилась.

Дверцы подкатившего автобуса открылись. Моргалкина, переступив через валявшуюся бутылку от кока-колы, встала на ступеньку. Тодд шагнул за Дианой, протянув на ладони пуговицу. Пуговицу она взяла, и двери захлопнулись. Черт с ней, с этой лицемерной блондинкой! Ни поцеловать, ни обнять, не говоря уж о том, что ему надо, а ей, похоже, не надо вообще. И юмор у нее какой-то гробовой. Он сунул замерзшие руки в карманы, поднял воротник и пошел искать метро.

7.

Моргалкина была влюблена в Пушкина до самозабвения. Если бы он шел по снегу, она собирала бы снег из-под его подошв и ела. Она была абсолютно уверена, что Пушкин принадлежит ей лично, а уж она ему само собой. Любовь и преданность ему давали ей энергию жизни и счастье быть с ним всегда -- и днем, и ночью. Но реально она входила в свою коммуналку, отпирала дверь в комнату и оставалась одна.

У нее был знакомый художник Дасюк, в высшей степени гений, как сам он себя оценивал. Дасюк спился и работал плотником в БДТ. Что-то у него было с кожей на почве алкоголизма: красные с синим отливом пятна украшали лицо, шею и руки. Прошлой зимой Диана наплела ему с три короба про какую-то выставку. Они вместе выбрали рисунок, с которого Дасюк обещал сваять Пушкина во весь рост.