Вторая жена

— Как ты прошёл в подъезд?

— Бабушка какая-то выходила, я и промелькнул.

— Ты… я… я так рада тебя видеть!

Мы не отодвигались друг от друга, соприкасаясь лбами, изучая глаза и губы, словно планировали вновь и вновь набрасываться со страстью на стоявшего рядом.

— Держи, — вручил он мне второй букет. Второй за день и второй от него.

— Спасибо. Сейчас поставлю в вазу, подожди здесь.

Не надо, чтобы он проходил и видел цветы от другого. Когда я вернулась, Набиль рассматривал скромную обстановку моей тесной прихожей.

— Куда поедем?

— Куда захочешь, — он притянул меня к себе и обнял, — не мог вновь дождаться встречи…

— Не похоже, иначе бы нашёл время позвонить.

Набиль молча посмотрел мне в глаза. Провёл ладонью по щеке. Соблазнительно улыбнулся.

— Я был… зол. И обижен.

— На что? — не собираясь выглядеть виноватой, я вздёрнула подбородок: — На то, что мы не переспали? А не мне ли обижаться на то, что ты подумал, что я так быстро и просто тебе отдамся?

— Нет, конечно, я не думал о том, что ты доступна, Элен, дело не в этом! Или ты считаешь, что мною движет колониальная месть марокканца по отношению к француженке?

Я неестественно посмеялась. Самое бы время сказать, что я и не француженка вовсе, но как-то не вышло. Набиль продолжил:

— Меня задело, что ты подняла вопрос веры, Элен. Не думаешь же ты, что я променяю ислам на христианство?

Тянуло сказать что-то вроде «ради любви разве не идут на всё, что угодно?», но я ведь тоже никогда бы не сменила веру.

— Ты бы приняла ислам, если бы я попросил?

— Нет.

— Но при этом ты поставила условием церковный брак, будто специально желая сделать невозможными наши отношения!

— Нет, наоборот, я надеялась, что ты поможешь мне придумать что-то…

— Я просто хочу быть с тобой, и хочу, чтобы ты не отказывалась от этого. Нам ничто не мешает быть вместе, Элен, кроме барьеров, которые мы сами себе воздвигаем. Разве для этого… — он впился в мои губы, проник между ними языком и сладко терзал мой, пока не задрожали колени. — … нужно религиозное разрешение? Разве требуется благословение тому, что и так благословил Аллах — любовь?

— Я… я согласна с тобой в этом… частично. Но, всё же, поцелуи — это одно, а…

— А к другому ты ещё не готова. Я понимаю, — он улыбнулся, беря меня за руку, — идём, пообедаем и прогуляемся.

После ресторана, идя по улице, Набиль вдруг потянул меня в стеклянные двери красивого ювелирного магазина, в котором поставил перед застеклённым прилавком.

— Выбирай.

— Что?! — округлились мои глаза.

— Что хочешь. Серьги, браслет, кольцо, — провёл он широким жестом над стеклом.

— Набиль, я не могу…

— Я настаиваю.

— Нет, правда…

— Я хочу сделать тебе подарок. В честь примирения. Ты же носишь серьги? Померь какие-нибудь… вон те, например, — он указал на сверкающую бриллиантами пару, и у меня участилось сердцебиение и дыхание от ценника на ней.

— Это слишком.

— Нет, это то, чего ты достойна. Дайте нам примерить, — скорее велел, чем попросил он у продавца. Мне вспомнилось, в Сотбис женщина тогда сказала мне, что господа Сафриви деспотичные самодуры. Но это больше относилось к отцу Набиля. В нём до сих пор я не видела ничего плохого и скверного, если не считать обычного мужского самолюбия.

Минут через пятнадцать мы вышли из ювелирного. В моих ушах были бриллиантовые серьги, а во всём теле дрожь. Оно затряслось вместе с вылезавшим из кассы чеком, на котором пропечатались тысячи долларов, спущенные вот так, без особых раздумий, походя.

— Набиль, я не знаю, что и сказать…

— Можешь ничего не говорить, — улыбаясь открыл он передо мной дверцу своего авто, — мне достаточно счастливого блеска в твоих глазах. Тебе они понравились?

— Шутишь! Они восхитительные!

— Но не такие, как ты.

И вновь поцелуи, поцелуи, поцелуи! Лёгкость и радость той недели, проведённой вместе с Набилем, вернулась ко мне. Я была счастлива, забывая о долгих днях тоски и ожидания, безнадёги, слёз. Почему я так нетерпелива? Почему не дождалась объяснений? Почему подумала, что он уехал навсегда?

— Я решила, что мы никогда больше не увидимся, раз ты не звонишь, — сказала я ему.

— Но ведь и ты не звонила мне, — лукаво покосился он на меня. — Почему?

— Не знала, что сказать.

— Может, и я не знал?

— Но, всё-таки, от мужчины всегда ждёшь первого шага.

Поцеловав меня в висок, он провёл ладонью по моим распущенным, слегка подвитым волосам.

— Мне нравится, что ты так считаешь. Что не уподобилась этим… современным женщинам, берущим всё в свои руки, сующимся с деловым видом, которые пытаются указывать и управлять. Мужчина должен быть главным, ты согласна?

Глядя на него, прижимаясь к нему, под впечатлением от чудесного вечера, я была согласна почти со всем, что он говорил, но, впрочем, патриархальные начала и без того считались мною с детства правильными. Не знаю, как это укладывалось в моей голове вместе с представлением о свободе самовыражения, творчества и моей карьерой искусствоведа, однако в семье — несомненно — мужчина должен был всё решать, зарабатывать больше, уметь настаивать на своём.

— Конечно.

Набиль не заводил больше бесед о гостинице, о том, что мы должны уединиться или ещё что-то подобное. Он, как и прежде, был галантен, внимателен и любезен. Мы гуляли по проспектам, и он, видя, как заглядываются на меня прохожие мужчины, приосанивался с особой гордостью, крепче сжимая мою ладонь в своей. Болтая о всяком: о фильмах, работе, Франции и Марокко, мы не заметили, как стемнело, и пришла пора возвращаться.

Подъезжая к подъезду, я чувствовала, что и сама не хочу прощаться, но какие были варианты? Проводить с мужчиной ночь до свадьбы — всё ещё не по мне, даже если Набиль всегда будет обижаться, после каждого отказа, и улетать на три недели. Взяв в руки сумочку, чтобы не забыть, я посмотрела вперёд и… с ужасом увидела сидевшего на ступеньке своего подъезда Александра. Рядом с ним стояла бутылка. Из машины не видно, насколько пустая, наполовину, на треть или полностью. Но судя по опущенному вниз лицу, возможно, это даже не было первой бутылкой. Чёрт!

— Идём, провожу тебя, — заглушив мотор, отстегнул ремень Набиль.

Если мы пойдём туда, то Саша нас заметит. Прицепится. Скажет что-то. К счастью, на русском, и Набиль его не поймёт. Как и он не поймёт Набиля. Но то, что ко мне привяжется какой-то пьяный мужик, будет плохо выглядеть, ведь станет ясно, что мы знакомы. Господи, что же делать? Какого чёрта ты припёрся сюда, Саня?! Выпить, что ли, больше негде было?!

— Идём? — видя, что я застыла, вывел меня из задумчивости Набиль.