Вторая жизнь Арсения Коренева книга третья

— Арсений? — услышал я в трубке знакомый голос.

— Привет, Марин! Я самый.

— Привет! Завтра сходим куда-нибудь?

— Запросто! С самого утра в твоём полном распоряжении.

— Ой, я в выходные поспать люблю, раньше девяти не встаю. Давай ближе к вечеру встретимся.

— Без вопросов! А куда пойдём?

— А куда хочешь? Кино, ресторан?.. О, слушай, сегодня же в филармонии Ободзинский выступает. Я афишу видел, у нас тут на тумбе прилеплена. Не «АББА», конечно, но в его репертуаре есть несколько хороших вещей.

— Ой, — снова ойкнула она, — у меня папа обожает Ободзинского…

— Нет, папу мы с собой не возьмём, — заявил я тоном, не терпящим возражений. — Он, кстати, билет не купил случайно? Два билета? А то, чего доброго, столкнёмся там с твоими родителями, у них могут появиться вопросы.

— Почему вопросы? Я вообще-то про тебя уже рассказала, в тот же вечер. Как ты нас с Кирой угощал, как провождал до дома, что работаешь врачом… Папа с мамой ничего против нашей дружбы не имеют, напротив, говорят, что пора уже начать встречаться с молодым человеком, а то я всё с Кирой, да с Кирой.

М-да, святая простота… Может, зря я свёл с Мариной знакомство? А то ведь, не исключено, родители начнут питать надежды на дочкино замужество, а я к такому повороту событий после недавно расстроенной свадьбы не готов. Мне нужно время, чтобы прийти в себя и снова начать доверять женщинам настолько, чтобы согласиться с одной из них отправиться в ЗАГС. А может и вообще не отправлюсь в это жизни. В той два раза женатым был, единственная радость — дочка родилась в первом браке.

— Ну так что, мы идём на Ободзинского? — вырвала меня из размышлений Марина.

— Конечно, я же сам предложил.

— А вдруг билетов уже нет?

— Для меня всегда есть, — с налётом апломба заявил я.

Хотя, если и правда закончились, а это было вполне вероятно, и я позвоню Гришину, а того не окажется ни дома, ни на репетиционной базе, то… То будет полная и глубокая задница. Бог с ним, с Ободзинским, я перед девушкой буду выглядеть самонадеянным лгуном. Сам себя уважать перестану.

В общем, в девять утра, как только открылись двери филармонии, я уже стоял у окошка кассы, где полная женщина с химической завивкой и ярко-накрашенными губами в ответ на мой вопрос ответила с ноткой недовольства в голосе:

— Билеты позавчера ещё закончились. Вот только, похоже, людям придётся их сдавать обратно.

— Почему? — задаю я резонный вопрос.

— Ободзинский вчера вечером приехал простуженный. Насморк, горло больное, и температура высокая. Даже «скорую» вызывали ночью. Те ему укол сделали от температуры, таблеток навыписывали, и уехали. Это мне так наш директор сказал. Мол, скорее всего концерта не будет, так что готовь деньги, когда понесут билеты обратно.

Вот те раз! Хотя… Хотя, с другой стороны, далеко не всё ещё потеряно.

— Не подскажете, в какой гостинице он остановился?

— А вам зачем? — подозрительно спрашивает кассирша.

— Хочу букет цветов ему передать, — на хожу сочиняю я.

— Нужны ему вашим цветы в таком-то состоянии… В «России» он остановился.

Я успеваю метнуться домой и вскоре уже вхожу в двери гостиницы «Россия» с портфелем, в котором лежит набор игл. Подхожу к стойке регистрации, за которой сидит довольно симпатичная женщина средних лет:

— Доброе утро! Подскажите пожалуйста, в каком номере остановился Валерий Ободзинский?

— А вы кто? — спрашивает она, поднимая на меня умело подведённые глаза.

— Я работаю в кардиологическом отделении областной больницы. Меня коллеги из «скорой» попросили навестить Ободзинского, у них подозрение на проблемы с сердцем, а певец ехать в больницу отказывается, — говорю я как ни в чём ни бывало.

Жаль, что удостоверения нам не выдают, а мой возраст, вероятно, вызвал у администраторши сомнение. Но уверенность, с которой я всё это говорю, оказывает своё действие. Она немного колеблется, затем всё же называет номер, в котором остановился Ободзинский, и я по лестнице (лифты в этом 5-этажном здании не предусмотрены, если только грузовой где-то есть) поднимаюсь на третий этаж, в номер «люкс». Запыхался совсем немного, хоть и быстро поднимался, но всё же с полминуты восстанавливаю дыхание, после чего трижды стучу костяшками пальцев по лакированному покрытию двери. Буквально через несколько секунд она распахивается, и на пороге вижу… Нет, не Ободзинского, а какого-то мужика с усами и бакенбардами а-ля Мулявин. Его брови немного удивлённо приподнимаются, похоже, думал, что это горничная, или ещё кого-то ждал.

— Вам кого? — спрашивает он.

Мужик загораживает собой проход, но я вижу в глубине номера часть кровати, на которой кто-то лежит. Впрочем, понятно кто — болезный Ободзинский.

Я повторяю сказанное несколькими минутами раньше дежурной на ресепшн. Мужчина подозрительно меня разглядывает, наверное, тоже возраст не внушает доверия. Поэтому я с уверенностью в голосе добавляю:

— Поверьте, к вечернему выступлению Валерий… э-э-э…

— Владимирович, — подсказывает «Мулявин».

— К вечернему выступлению Валерий Владимирович будет в полном порядке.

— Чем же вы собираетесь его лечить? У вас имеются чудо-пилюли?

— Лучше! Чудо-иглы!

— Что-что? — непонимающе моргает он. — Иглы?

— Именно, иглы. Слышали когда-нибудь про иглорефлексотерапию? Ну или проще говоря иглоукалывание?

— Не только слышал, но и испытывал на себе. У меня в Москве есть знакомый невролог, который этим занимается.

— Не Ларин, случайно?

— Нет, Москаленко Владимир Федосеевич.

— А я у Ларина учился, его вся Москва знает… Ну и как, польза была?

— Пожалуй, что да… Но там работал врач с большим опытом, а что вы из себя представляете…

— Вас как звать?

— Шахнарович Павел Александрович[3]. Администратор Валерия Владимировича.

— А меня Арсений Ильич, молодой, но, как говорят, очень перспективный врач. Так вот, Павел Александрович, можно я всё-таки зайду? А то разговаривать на пороге не слишком комфортно.

Он сделал пару шагов назад, я шагнул следом за ним, закрывая за собой дверь. В этот момент из комнаты раздался простуженный, с сипотцой голос:

— Паша, кто там?

— Это к тебе. Местный эскулап, хочет в тебя иглами потыкать?

— Какими ещё иглами?

— Да вот он сам тебе всё сейчас и расскажет.

Ободзинский, одетый в спортивный костюм без всяких эмблем, выглядел точно таким же, каким я его видел на кадрах хроники в той жизни. Только вид болезненный: покрасневший нос, слезящиеся глаза, потрескавшиеся губы… Ну ничего, и не с такими проблемами справлялись. Хотя банальной простуды в моём списке добрых дел пока ещё не наблюдалось. Ну уж перед такой ерундой точно не спасую. Ерундой… Знал бы я, как она мне встанет, эта ерунда.