Второе дно

Я заставила его несколько подобреть, зажмурившись и полоснув себя резцом по предплечью. Руку ожгло острой болью, и в деревянную чашу перед зеркальцами закапало багровым. Сначала часто-часто, потом — все реже и реже.

Призрак, не дожидаясь, когда же остановится кровь, согнулся над чашей, и несколько капель упало прямо на него — но так и не долетело до беспокойной багровой лужицы на дне. Уровень жидкости быстро убывал; уже показались маслянисто поблескивающие бока бусинок. Кажется, в далеком Старом Кастле Его Величеству стало хуже — но я не могла сделать для него больше, чем делала сейчас. Я бы и сама не отказалась от помощи.

Дух вился над чашей. Церемониальная мантия бесформенным мешком висела на ссутуленных плечах и во всех подробностях обрисовывала отощавшее тело, но корона держалась на призрачной голове, как влитая. Когда он оставил чашу в покое, на ней не было ни пятнышка. В какое бы положение ни загнала короля болезнь, он не собирался сдаваться и прикладывал все усилия, чтобы продержаться как можно дольше.

— Знакомо ли вам имя Велдона Гровера, Ваше Величество? — осведомилась я, вытянув в сторону вторую руку.

Альциона вспорхнула на сундук и примерилась. Я несолидно пискнула, когда она пребольно и, как всегда, слишком сильно клюнула меня в предплечье. Дух выразительно ощерился, показав вымазанные в красном зубы, и метнулся к плавящейся в изменении птице, собирая пролитую кровь и нежные голубые перышки.

Кажется, камердинер принца не вызывал восторга и у короля тоже.

— Боюсь, если он почует вас за моим плечом, ничем хорошим это не закончится, — сказала я, выждав, пока пронзительный птичий свист не переплавился в детский всхлип. — Я не могу позволить себе рисковать вами и своим фамилиаром. Будет лучше, если вы останетесь здесь и поможете мне с оберегами.

Его Величество обернулся. Сквозь него просвечивала маленькая девочка со слишком серьезным лицом, черты которого были мне мучительно знакомы, и ее черно-голубое платье казалось покрытым маленькими нежными перышками.

— Я не берусь судить, виновен ли в чем-то ваш сын или его слуга, или же нет, — сказала я и кивнула в сторону чаши с изогнутыми бусинками. — Это магатама, символ бытия и развития. Тем, кто не замышляет зла, они принесут удачу и процветание — а для тех, кто задумал дурное, обернутся острыми звериными когтями. Если Его Высочество в своем праве, обереги не причинят ему вреда, и он вернется в Старый Кастл целым и невредимым… насколько это для него еще возможно.

Призрак сердито сощурился.

— Да, если Его Высочество действительно связался с обратной стороной дара и изнасиловал женщину, ничем хорошим это не закончится ни для него, ни для Велдона Гровера, — покорно подтвердила я. — Но это в любом случае не закончилось бы хорошо. Кроме того, одну бусину я отдам Ламаи Вонграт, и, если она солгала мне и Тао с Кристианом, магатама выпьет и ее удачу. По три бусины достанется Тао и Кристиану, а последнюю я возьму себе, — я пожала плечами. — Выдала бы по магатаме Стивену Хайнсу и Невинному Джо, но вот им такие вещи лучше не трогать. Насчет Осы не уверена, но в любом случае не собираюсь рисковать. Вряд ли она встала во главе Ист-Сайдских Трудяг и отвоевала канал для барж благодаря своей улыбке и нежной красоте.

Черноглазая девочка за спиной призрака коротко, по-взрослому усмехнулась. С Ист-Сайдской Осой она была знакома не понаслышке и «нежную красоту» представляла более чем ярко.

А вот король еще не имел чести быть представленным — и потому колебался.

— С магатамами одна проблема, — виновато призналась я. — Чтобы они работали как положено, нужно что-то не живое и не мертвое, с самой границы, материальное и несуществующее. И если с вместилищем оберега я вполне способна разобраться самостоятельно, то с материальным и несуществующим вечная закавыка. В идеале мне нужно перышко с вашей мантии.

Его Величество опустил взгляд. На церемониальную мантию действительно налип нежный голубой пух, быстро пропитавшийся соленой грязью и багровой кровью, но призрак от этого почему-то не навевал ассоциации с дегтем и перьями, а выглядел еще страшнее. Когда он поднял руку и резким движением цапнул пух у самого ворота, мы с альционой одновременно вздрогнули от неожиданности — а король одарил меня хмурым взглядом и разжал пальцы над чашей.

Пуха было совсем немного, но, упав, он вдруг покрыл бусины ровным слоем так, что из-под бурой массы не проглядывало и следа оберегов.

— Благодарю вас, Ваше Величество, — церемонно произнесла я и поднялась, чтобы забрать один из свертков, в котором ждал своего часа единственный светло-каштановый волосок.

Его я разорвала пополам и вручила вторую половинку альционе, с готовностью спрыгнувшей с сундука. Девочка сжала волосок в кулачке и уселась рядом с чашей, подогнув под себя ноги и педантично расправив черно-голубое платье. Я устроилась напротив нее и деловито щелкнула зажигалкой, ощущая, как потусторонний холодок занял привычное место за левым плечом.

— Я призываю не живое и не мертвое, из-за неба и из-под земли, — мерно начала я, запалив половинки волоса. Они не дымили, но горели ровно и ярко, как хорошая свеча, лишний раз подтверждая: я не ошиблась, Велдон Гровер — действительно колдун. — Я призываю земное и не от мира сего, неделимое и разрозненное… — голос звучал ровно и спокойно, но ему отзывались сами болота, и каждое слово отдавалось зловещим эхом над солеными зарослями.

Девочка шептала вместе со мной, и волосок в ее руке вдруг полыхнул факелом, озарив чердак злыми красными отсветами, насквозь прошившими старые доски пола, — но не заставил ее сбиться. Я все-таки вздрогнула, но только набрала побольше воздуха и закончила:

— Я призываю непредвзятого судью, удачу и случай! — и бросила все еще горящий волос в чашу.

Альциона последовала моему примеру, но вместо того, чтобы умолкнуть, наклонилась над бусинками и тихо велела:

— Береги и защищай того, кто готов пустить корни там же, где и ты, — и, словно спасаясь от моего удивленного взгляда, взмахнула руками — и вспорхнула под крышу вольной птицей.

Ее смущение пришлось как нельзя кстати: словно отзываясь, в чаше полыхнул зеленым пух, и взвившийся дым на мгновение принял очертания темно-серых стволов и переплетенных ветвей, крупинками соли на листве блеснули разлетевшиеся в сторону искры — и все стихло.

А магатамы в чаше обернулись янтарем: от совсем светлого — до густого красно-золотистого, словно лонгановый мед.

Первой я достала бусину белую, как морская пена, и совсем непрозрачную. Внутри виднелись крохотные пузырьки воздуха, и в одном — самом крупном — лежал маленький кусочек живого коралла, дожидавшийся своего часа. Я продела шнурок в заранее подготовленное отверстие и шепнула:

— Береги Ламаи и малыша.

Затем я отобрала три полупрозрачные бусины землисто-коричневого цвета, словно кофейная гуща, и навязала шнурок узелками вокруг каждой магатамы; этим предстояло беречь Кристиана. Красновато-золотистую бусину я без особых сомнений нанизала на свой веревочный браслет, и она мгновенно нагрелась от тепла тела — и ранка на предплечье, нанесенная острым птичьим клювом, мгновенно покрылась коркой, подживая.