Второй фронт
Шрифт:
— Мам! Тетя Полина! Глядите, кто приехал!
Мать по глазам узнала Егора и, выронив сумки, кинулась к нему:
— Егорушка! Сыночек. Вот радость-то. Ой, батюшки! Да что же с тобой сделали? И признать невозможно…
— Ничего, мама. Здесь отъемся. Важно, что вырвался живой… Здравствуйте, Полина Андреевна! — Он поцеловал тещу и за руку приподнял Сашу. — Вот привез гостя. Это сынок моего покойного друга. И мать, и сестра у него погибли под бомбами. Я отцу обещал не бросать его. Теперь Саша — мой сын. Примете нас обоих?
— Ой, Егорушка, голубчик,
Накормив гостей вместе с ребятами, Варвара Семеновна проводила их в баню, собрав Саше Федькино стираное бельишко и лыжный костюм. А Егору — все Максимово.
Когда вернулись из бани, она напоила их чаем с вареньем и уложила спать…
Поспав часа два, Егор и Саша поднялись. Егор, как и Саша, в карантине был острижен под машинку и, разглядывая себя в зеркало, недовольно фыркал.
— Ты, Егорушка, сбрил бы бороду-то, она тебя не красит. Придет Татьяна — перепугается.
— И так ни рожи ни кожи, а тут еще бороду сбривай!
— Сбрей, сбрей, Егорушка, а то совсем на старика смахиваешь. Ведь она, борода-то, наполовину седая.
— Ладно, черт с ней, с бородой, — сказал Егор и, уйдя в кухню, сбрил ее начисто.
— Вот и хорошо. На человека стал похож.
Егор ощупал подбородок, махнул рукой и сел играть в карты с Федькой и Сашей. Вадик, сидя с ними за столом, наблюдал.
Татьяна вернулась с работы раньше всех и, увидев в приоткрытую дверь наголо остриженного незнакомого человека с изможденным скуластым лицом, в косоворотке, и рядом с ним — худенького подростка, подумала, что к Клейменовым пришли знакомые, и, раздевшись, прошла в свою комнату.
Услышав, как скрипнула дверь, и сообразив, что пришла мать, Вадик бросился к ней и чуть не сбил с ног.
— Мама, мамочка! Иди скорей в столовую — дядя Жора приехал.
Татьяна вздрогнула и замерла в нерешительности: «Неужели тот, стриженый, похожий на арестанта, Егор? Мой муж?» — подумала она и испугалась. А Вадик уже тащил ее за руку:
— Идем, мамочка! Идем скорей!
Татьяна вошла в комнату и остановилась у двери, не в силах шагнуть дальше. Вместо ее Егора — сильного, цветущего парня с русой шевелюрой и зажигательной улыбкой — за столом сидел чужой, изнуренный, пожилой мужчина с голой квадратной головой. Этот чужой, худющий человек, увидев ее, поднялся и, улыбнувшись, воскликнул:
— Танюша, неужели не узнаешь?
Улыбка, такая добрая, обаятельная улыбка осветила, преобразила показавшееся ей чужим, некрасивым лицо. Что-то родное и милое появилось в этом чужом лице. Татьяна узнала Егора и сама бросилась к нему, обняла, стала целовать, улыбаясь и плача…
Мать и теща, войдя, остановились у двери и тоже заплакали.
Но вот Татьяна разжала руки и остановила взгляд на Саше, как бы спрашивая, откуда взялся этот худой, большеглазый
подросток.— Саша, иди сюда! — позвал Егор.
Саша выбрался из-за стола, подошел.
— Это Саша, мой маленький товарищ по несчастью. Он остался сиротой, и вот я его привез. Пусть он будет нам сыном, а Вадику братом.
— Здравствуй, Саша, — ласково сказала Татьяна. — Здравствуй, милый! — Татьяна пожала его худенькую руку, обняла и поцеловала.
Саша, никогда не плакавший на людях, вдруг задрожал, прижимаясь к Татьяне, и крупные слезы покатились из его глаз…
Вскоре пришла Ольга и, как все родные, обрадовалась возвращению Егора. Привела в столовую детей и вместе с ними слушала рассказы Егора. Но скоро загрустила и, еле сдерживая слезы, ушла укладывать детей.
Гаврила Никонович пришел с завода лишь в половине девятого — было партийное собрание.
Варвара Семеновна, встретив его в передней, радостно объявила:
— Иди, раздевайся скорей, Гаврила Никонович, Егорушка приехал.
— Так, хорошо, — снимая полупальто, сказал Гаврила Никонович. — Стало быть, кончился карантин… Ну-ка, где он? Дай взглянуть…
Войдя в комнату, он увидел Егора и даже как-то оробел. «Одни глаза, больше ничего не осталось», — подумал он и дрогнувшим голосом сказал:
— Ну, иди, сынок, иди, обнимемся…
Они обнялись, и отец, похлопав его по спине, тут же отвернулся, чтоб никто не видел навернувшихся на глаза слез.
— Что, осталась еще в тебе силенка или совсем дошел?..
— Послезавтра приказано на работу.
— Н-да… Видать, солоно тебе пришлось, Егорша, — вздохнул отец.
— Не мне одному… Вон Саша и тот вкалывал со мной по одиннадцати часов.
— Саша, говоришь? — взглянул Гаврила Никонович на смутившегося паренька, поманил его пальцем: — Иди ко мне, сынок. Дай на тебя поглядеть.
Саша приблизился, робко приподнял глаза.
— Ничего, сынок, ничего. Будешь жить с нами, — погладил его по колючей голове Гаврила Никонович. — Придет время — за все отомстим.
— Я на завод пойду, буду работать, — решительно сказал Саша.
— Надо, брат, вначале пузо наесть, а то штаны сползать станут, — по-отечески усмехнулся Гаврила Никонович. — Ты, мать, возьми над Сашей шефство! Слыхал про толокно? — спросил Сашу.
— Нет. Что это такое?
— Это, сынок, такая пища, от которой лошади поправляются. Садись-ка за стол. Будем ужинать. Глядишь, хозяйка тебя и угостит.
Только начали усаживаться, вбежала Зинаида и бросилась целовать Егора.
— А и эта егоза прилетела, — добродушно, но сделав сердитое лицо, сказал Гаврила Никонович. — Ладно уж, по случаю приезда Егора прощу тебе своевольство. Иди, зови своего архаровца. Вроде он нам теперь родня.
Зинаида, зардевшись от радости, выскочила за дверь и скоро вернулась с Никитой. Тот поздоровался со всеми за руку, поздравил Егора с прибытием…
Стол накрыли по-праздничному, поставили водку и домашнюю наливку. Как только выпили по второй, начались расспросы, разговоры…