Второй прыжок с кульбитом и пистолетом

— Россия кушает импортную картошку и морковку? — поразилась Нина. — А своя куда делась?

— Угробили деревню, Нина. Все разрушили. Вместо социализма с человеческим лицом мы получили капитализм с родимыми пятнами феодализма. Живем, под собою не чуя страны…

— А как же это, импортозамещение?

— Красивые слова и мало дел. Россия всё глубже погружается в трясину кризиса. Государственные институты не справляются с реагированием на угрозы. Мы тонем медленно, и потому люди успевают к кризису приспособиться, а многие и привыкнуть. Люди ко всему привыкают. В семенном деле и яйцах Россия полностью находится под властью импорта — нет у нас селекционного производства, умерло. И так везде: куда ни кинь, везде нужен импорт. Исключением кажется военная промышленность, но там тоже нужны импортные станки и оборудование. И не забывайте: запчасти к этому оборудованию.

— Никогда не садись с чёртом наперегонки суп хлебать — у него всегда ложка длиннее будет, — пробормотала Нина.

— Ага, — согласился Коля. — Слушай очередную новость: прокуратура Швейцарии прекратила расследование в отношении Елены Скрынник, которая с 2009 по 2012 год занимала пост министра сельского хозяйства России, и подозревалась в отмывании денег через швейцарские банки. На ее счетах лежали сто сорок миллионов долларов. И Скрынник избежала наказания. Наложенный на ее средства арест был снят, сообщает источник со ссылкой на прокуратуру Швейцарии. В результате деньги, накопленные экс-министром в швейцарских банках, успешно легализованы. Решение прекратить расследование было связано с недостаточным содействием российских правоохранительных органов, у которых швейцарцы не добились сведений, необходимых для подтверждения обвинений в адрес Елены Скрынник. Швейцарская прокуратура так и заявила: «доказать умысел, необходимый для обвинения в отмывании денег, было невозможно из-за непредоставления полной правовой помощи». Конец цитаты.

— А государство, значит, на сельское хозяйство деньги выделяет? — Нина прищурилась.

— Выделяет, конечно, — усмехнулся Коля. — Там не одна Скрынник нуждается.

— Мда, — к этому междометию Нина добавила определение женщины с низкой социальной ответственностью.

— Ага, — не стал спорить Коля.

— Может, распишем «пульку»? — вбросила Нина провокационный вопрос.

— А деньги у тебя есть? — нахмурился Коля. — В прошлый раз ты продула двадцать два рубля…

— Ну и что? Напишите мне «минус двадцать два».

— Да?

— Не вижу проблем, потом отдам.

— А я вижу. Карточный долг — это долг чести. Будешь должна один поцелуй, — заявил Коля, двигая к себе бланк преферанса.

Высунув язык от напряжения, возле слова «Нина» он пририсовал пухлые губки.

— Ты негодяй! — сине-желтые щеки Нины вспыхнули красным цветом. — Да один мой поцелуй не меньше тысячи должен стоить!

— Хорошо, — согласился Коля. — Так и запишем. Напротив губок он поставил знак равенства и цифру «тысяча». — Раз пошли взрослые ставки, играем по сто рублей за вист.

— Да пожалуйста, — пробурчала Нина. — Подумаешь, сто рублей… У меня, может быть, кое-где чемоданчик баксов припрятан.

— Берусь доставить, — быстро сказал я. — Дешево возьму, всего за полчемоданчика.

— Еще один негодяй! — заключила Нина. — Кругом грабители и жулики. А может, вы сговорились, чтоб на пару меня раздеть?

— Побойся бога, Нина, — возмутился я. — В системе советской социалистической демократии важное место занимают органы народного контроля. Посмотри на столе прошлый листочек: сама ныряешь на мизер с дырой без семерки, а потом виновных ищешь?!

— Да, брат, — Коля скорбно покачал головой. — Если тебе плюют в спину, значит ты впереди.

Играть мне было неинтересно. После прошлой «пули» я знал все карты и четко «видел» прикуп. А когда расклад понятен, игра теряет смысл.

— Коля, у меня капельница подходит к концу, — решился я на выход. — Давай сюда мои вещи.

— А ты не сомлеешь там с устатку? — усомнился Коля.
–

Выздоравливаешь быстро, семимильными шагами, но полежал еще пару деньков, а?

На это я ответил убедительной цитатой:

— Под знаменем Ленина наш народ одержал поистине грандиозные победы. Но вождь учил не обольщаться успехами, трезво оценивать достигнутое, главное внимание обращать на нерешенные вопросы. Понял, Коля? А у меня там в кустах лежит очень важный нерешенный вопрос.

Глава двадцать седьмая, в которой лечение продолжается

Не открывая глаз, я прислушался к Антону: сердце стучало, легкие дышали, в животе жгло. А сознания не было. Денис сидел рядом и держал руку на пульсе. Другой рукой он прижимал тампон к ране. В ночной тишине стрекотали цикады, невпопад им трещали сверчки. Где-то перебрехивались собаки, из-за деревянного забора невнятно прорывалась ритмичная музыка.

— Не дави так, — сказал я тихо.

Вздрогнув, Денис одернул руку. Потом пробормотал:

— Напугал, Михалыч. Больше так не делай… Сердце-то не железное. Как съездил?

— Нормально. Сумку с груди убери, — начал я командовать. — Пакет с одеждой — в сторону, Антона потом переоденешь. Из зеленой бутылочки дай выпить, из прозрачной запить. Уколы ставить можешь?

— Обижаешь, Михалыч…

— Тогда коли. А шрам помажь мазью из тюбика. Только кровь вытри сначала, салфетки сверху лежат.

— Какой шрам?! — он подсветил фонариком, и ахнул. — Ни хрена себе, пяти минут не прошло, а оно уже быльем заросло… Такого в цирке не увидишь, никак филиппинские хилеры делали?

Я поднял голову приличный розовый шрам. Точно как у меня. Но я-то переживу, а этот маме показывать нельзя… И пластику не сделаешь, ни за какие деньги. Нет здесь пока таких технологий.

— Как обстановка?

— Тишина, хоть глаз выколи, — несколько пренебрежительно хмыкнул Денис, — Деревня натуральная…

Выколоть глаза об темень мешала россыпь звезд над головой, да и кусты сирени были луне плохой помехой. Летучие мыши бесшумными росчерками мелькали над головой — тишина и идиллия.

— Убивец мой где?

— Отдыхает, ирод краем глаза туда поглядываю.

— Значит так, — решил я. — Антона в таком бледном виде домашним показывать нельзя. Да и мне как-то хреновато, брат. Пойду в больничку обратно. Даст бог, еще подлечат. Вернусь через пять минут, потерпишь?

— Не вопрос.

— А ты вражину стреножь, в сумке и пластиковые стяжки есть, и кляп. Потом допросим. Все, я пошел. Пока-пока.

В родной палате едва успел сообщить, что с Антоном все в порядке — и отрубился. Все-таки тяжелое это дело, из болота тащить бегемота. В смысле, себя и Антона. Проснулся лишь к вечеру.

— Совещание акционеров объявляю открытым, — заявил Коля Уваров, увидев мои раскрытые глаза. — Овсянка, сэр?

В ответ на это я потребовал добавить в меню коньяк «Юбилейный». Нина хмыкнула, поднимая бутылочку с питательной жидкостью. Некоторые простые действия она теперь совершала самостоятельно.