Второй раунд

— Как ваша нога? — спросил Фомин.

— Благодарю. Врач определил растяжение сухожилия и еще ушиб, сделал перевязку. Но теперь мне значительно лучше.

— Вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы отвечать на вопросы, господин Мевис?

— К вашим услугам, господин офицер.

— Почему вы, словно вор, бежали из собственной квартиры? Да еще таким средневековым способом?

— Другого выхода не было. А этот способ давал мне некоторую надежду… Во всяком случае я выигрывал время и если бы не отличная стрельба, как знать…

— Спасибо за комплимент, господин Мевис, но это уже следствие. Меня же интересуют причины бегства?

— Вы уже дважды называли мою настоящую фамилию. Вот вам и причина. Вас несомненно интересует моя деятельность в Польше?

Фомин кивнул.

— Да, я действительно Ганс Иоахим Мевис. Родился в Берлине в девятьсот втором году. Кадровый военный. Все мои предки верой и правдой служили фатерлянду. В тридцать седьмом году закончил военно-инженерную академию, служил в полевых частях. В сороковом году меня перевели на Бендлерштрассе [9] . В сорок втором — направили в Польшу в распоряжение господина Франка. Там я находился до ноября сорок третьего…

9

Улица в Берлине, на которой размещалось главное управление сухопутных сил вермахта.

— Чем конкретно вы занимались в период пребывания в Польше?

— Конфискацией технического оборудования и стратегических материалов.

— Точнее, планомерным грабежом национальных Богатств Польши? — заметил Фомин.

— Если хотите, называйте так.

— Продолжайте.

— Из Польши меня вернули в управление. К тому времени многие стали понимать, что война проиграна. Вынашивалась надежда договориться с вашими союзниками. Но, увы… Когда стало ясно, что катастрофа близка, я через своего друга получил документы на имя Клюге. До этого по случаю приобрел в Вернигероде небольшой участок земли с виллой. Откровенно говоря, я никогда не думал, что окажусь в советской зоне оккупации. Мне, признаюсь, лучше было, конечно, исчезнуть. Я даже позаботился об этом: примерно в марте в «Берлинер Альгемайне» появилось сообщение о моей гибели во время налета союзной авиации. В начале апреля с отличными документами и чистой биографией я поселился в Вернигероде. Вот, пожалуй, и все. Деваться, так сказать, некуда, и я понимаю, что нужно быть откровенным до конца.

— А ваша журналистская карьера?..

— После войны, когда все утряслось, устроился на работу разъездным корреспондентом в «Дойче вохе», исправно работал, никак в общем-то не думая, что мною могут заинтересоваться оккупационные власти.

— Даже забыли о том, что действия руководимых вами в Польше людей носили откровенный вооруженный бандитизм в отношении целой нации?..

— Я военный. Привык подчиняться приказам и свято выполнял свой долг…

— Старая песня, господин Мевис. Долг, честь, приказ, — перебил его Фомин. — Все это уже звучало в Нюрнберге. И если уж вы не чувствовали себя виноватым, тогда почему так поспешно бежали от нас, рискуя сломать шею?

— Процессы над некоторыми пойми прежними коллегами напугали меня. У нас с вами разные точки зрения на эти вопросы. К тому же мой высокий офицерский чин. Знакомство с вами не входило в мои планы. Надо было убираться в более тихое место.

— И это же заставило вас уволиться с работы? Куда же вы собирались?

— Хотел тихо жить в Вернигероде, вести хозяйство. Журналистика все же слишком беспокойная профессия…

— На сегодня довольно. Слушайте внимательно, — Фомин прочитал протокол. — Все верно?

— Да.

— Я могу написать, что протокол с ваших слов записан верно и прочитан вам на немецком языке?

— Бесспорно, господин офицер.

— Распишитесь, — Фомин подвинул ему листы протокола и ручку.

Размашисто подписав протокол, Мевис выпрямился и вытянул руки по швам.

— Господин офицер, ни могу ли я воспользоваться вашей любезностью и взять с собой две — три сигареты?

— Возьмите все. — Фомин пододвинул пачку к краю стола.

— Благодарю. — Мевис четко, по-военному, повернулся и тут же, охнув, присел. Смущенно посмотрел на Фомина и, прихрамывая, пошел впереди конвоира.

Глава четвертая

1

«Пуллах — 6 километров». Пауль Хаазе, или, как его называли его бывшие коллеги, «Железный Пауль», облегченно вздохнул, увидев на дороге этот указатель. Он продолжал гнать машину. У шоссе замелькали щиты, предупреждающие, что въезд запрещен и что за нарушение — смерть… Но, несмотря на эти грозные предостережения, Хаазе даже прибавил скорость и вскоре оказался перед массивными воротами, от которых в обе стороны протянулся высоченный каменный забор.

Едва автомобиль затормозил у ворот, рядом с ними отворилась небольшая калитка, и вышел человек в военной форме без знаков различия. Хаазе назвал ему свой личный номер, под которым значился в этом ведомстве, вылез из машины, передал паспорт. Человек ушел, и Хаазе остался ждать. Только теперь он почувствовал усталость; болела голова, ныли плечи, руки. Ноги были точно ватные и еле держали его, очень хотелось лечь. Прошло около четверти часа, прежде чем вернулся дежурный и разрешил часовому пропустить автомобиль и его хозяина. Часовой в свою очередь неторопливо и бесцеремонно осмотрел машину и лишь тогда медленно ушел с дороги, нажал в стене какую-то кнопку — металлические створки ворот раздвинулись — и жестом показал, что можно ехать.

— Господин Бэтхер сможет принять вас не раньше одиннадцати. Я доложу ему. В вашем распоряжении четыре часа, — сообщил Хаазе дежурный. — Отдохните пока в гостинице.

Молчаливый, с отличной солдатской выправкой, портье подал ему ключ от номера. «Год — два назад такого порядка здесь еще не было», — удовлетворенно отметил про себя Хаазе. В номере он разделся, повесил костюм в шкаф, разобрал постель и через несколько минут крепко спал…

В приемную Бэтхера Хаазе явился свежий и бодрый, словно и не было ночной десятичасовой гонки. В одиннадцать с минутами двери кабинета распахнулись, и Бэтхер приветливо пригласил его к себе.

— Садитесь. Рад видеть. Но, признаюсь, не понимаю, что заставило вас приехать вот так — без вызова.

— Извините, но мне захотелось лично передать вам приятную для вас весть и, кроме того, я доставил интересовавшие вас материалы на Старка.

— За материалы спасибо. А весть?

— Вчера на вилле Старка, которому я «преданно» служу, появился один из наших людей.

— Кто он? Цель приезда?

— «Барон».

— «Барон»?! — Бэтхер потер руки. — Ну, спасибо, господин Хаазе. Это действительно подарок. Продолжайте.

— Как я понял, Старк собирается его направить в Энбург, для выполнения какого-то особо важного задания. У меня есть предположение, что там у Старка провалилось несколько агентов. К сожалению, они нам не все известны.

— Меня не удивляет, что «Барон» до сих пор не появлялся. Очевидно, были обстоятельства. Однако от присяги его никто не освобождал, и он, я думаю, в недалеком будущем сам появится у нас. А с англичанами у него, видимо, сложные отношения. Мне помнится, он отправил на тот свет не менее дюжины английских летчиков. Впрочем, — Бэтхер поднялся с кресла, — мы поможем «Барону». Установите с ним связь, передайте мой привет и, если игра действительно стоящая, идите при необходимости к нему в партнеры. Он ценный человек, сберегайте его. Такие, как он, — будущее Германии. Ну, а все остальное, я думаю, ясно. Будьте осторожны, чтобы у англичан не возникло недоверия к нему. Вы поняли? После возвращения явитесь ко мне вместе. Старком я займусь сам. Нам пора познакомиться.