Второй вариант

— Мне Дину! — весело прокричал я в трубку.

— Такая здесь не живет. — И короткий щелчок на том конце провода.

Сперва я ничего не понял. Неужели ошибся, набирая номер телефона? Снова позвонил, вежливо и уже настороженно. Узнал голос матери:

— Она здесь не живет.

— Как — не живет? — недоверчиво и возмущенно переспросил я, но трубку уже повесили, не удостоив объяснением.

Звонил еще трижды, но каждый раз натыкался на короткие гудки. Какой сегодня день? Вторник? Среда? Может, она на занятиях? Побежал в университет и узнал, что на этот год у нее академический отпуск.

Ничего не оставалось, как пойти к ним домой. Даже если Дина и не живет с родителями, то хоть узнаю ее адрес. И пойду по этому адресу! И пусть придется объясняться с мужем, он меня обокрал, а не я его!

Позвонил в дверь без раздумий, готовый, если не пустят за порог, прорваться силой. Но открыла она сама.

— Я знала, что это ты, — произнесла одними губами, еле слышно, каким-то старушечьим голосом.

Мы стояли — лицо в лицо; глаза у нее были покрасневшие — наверное, плакала. Покрасневшие и неживые. Долго и застывше глядела на меня. Затем сказала:

— Я не поеду с тобой, Леня. Ну, не смотри так, пожалуйста... Уходи, пожалуйста! Ты ничего не понимаешь.

Я действительно ничего не понимал. Было лишь ясно, что она уходит от меня. И теперь уже навсегда. Теперь уже есть на конце точка, после которой все начинается с новой строки. Грубые слова рвались наружу, но застревали. Стреноженные мысли толкались на одном пятачке. Лихорадочно шарил во внутреннем кармане и никак не мог нащупать билеты. И теперь уже сам боялся взглянуть на нее, словно был в чем-то виноват.

И только когда протянул билет, увидел ее лицо, совсем, не похожее на вчерашнее, — белое и неподвижное, с поджатыми губами. А глаз не увидел.

— Возьми, — сказал, — на память!

...На вокзале меня никто не провожал. Даже маманю, как она ни рвалась, уговорил остаться дома. Не хотел, чтобы она расстраивалась. Да и вообще, не люблю, когда стоят у вагона и ждут отправления поезда. То ли дело, когда встречают. Бывает; что и цветы преподнесут. Кто-нибудь схватит твой чемодан, и ты идешь налегке, с одним букетом... Чего вдруг букет влез в голову? Странное все же существо человек. Какая бы горечь ни давила, все равно нет-нет да и мелькнет самая отвлеченная мыслишка, такая, что впору оглядеться, не напустил ли кто. А без этого, наверное, человек стал бы совсем беззащитным. Проводница заговорщически улыбнулась, сказала:

— Уж постараюсь никого к вам не подселять.

Я пошутил в ответ невесело. Прошел вкупе.

Из-за столика поднялась Дина.

— Я пришла, — и уткнулась в мою шинель.

В день приезда замполит спросил:

— Привез?

— Так точно.

— Свадьбу не зажмешь?

Я замялся. Он пытливо взглянул, нахмурился.

— От мужа увел?

— От мужа.

— Н-да. Это уже посложнее, дружок. Тут только большая любовь может оправдать, И ответственность двойная.

— Так точно.

Он усмехнулся:

— Хорошо, что соглашаешься. Но трудно будет, Дегтярев! Ох, трудно. Не ослабни смотри.

Что-то знакомое уловил я в его словах. Почему «не ослабни»?.. И вспомнил. Это же Дина спрашивала; меня, провожая на вокзале три с лишним года назад в училище: «Ты сильный?» Она что, предугадывала?

— А с летними лагерями как? — поинтересовался, подполковник Соседов.

Да, как же с лагерями, со стрельбами? Неужели послезавтра придется расставаться? На целых три месяца!

— Я разговаривал с командиром, — сказал Соседов, — до выезда на стрельбы можете снять комнату в деревне рядом с учебным центром. На ночь будешь уходить. Но учти: официального разрешения отлучаться из лагеря тебе никто не давал. По тревоге — через полчаса на месте. Как ты это сумеешь обеспечить — никого не касается...

Я сумел обеспечить. Занял у старшины денег, купил два велосипеда и все взвалил на Гапоненко.

— Понимаешь, женился. Придется жить в Шубково.

— Уж как не понять.

— Помогай, друг. Вот тебе велосипед для скорости. По тревоге что есть духу ко мне и еще быстрее обратно. Можешь выполнить такую просьбу?

— Как дважды два, товарищ лейтенант.

...Запорошило белым цветом село. В каждом доме сад. И даже у шлагбаума, что отделял наш летний лагерь от колхозной территории, цвели пять ничейных яблонь. Возле них и встречала меня Дина каждый вечер. Случалась, что я приезжал со службы не в восемь, а в десять и позже, во она все равно ждала, и до деревни мы шагала вместе.

А в половине шестого утра я уже катил обратно, и подъем встречал у своей палатки. Дел было по горло. Оборудование лагеря, позиции, убежищ. И тренировки, тренировки, тренировки. Мне кажется, что никогда ни до, ни после не было так много целей в воздухе, как в то лето. Мы их ловили, сопровождали и передавали данные на станции орудийной наводки. И все получалось. Здорово получалось! Ни одного самого маленького прокола. А что касается нашей старенькой «Мостушки», то она была безотказна, как собственные глава. В перерывах между боевой работой мы вываливались на воздух и сидели на траве, ошалевшие от гуда аппаратуры и счастливые от сознания своей незаменимости. Мы и впрямь были в то лето незаменимыми. Работали, как один человек со множеством рук. И все это замечали. Даже Хаченков поглядывал на меня уважительно.

К яблонькам я подъезжал разрисованный полигонной пылью по самые брови. Дальше я вел велосипед в поводу, а Дина вела под руку меня.

Однажды хозяин дома пошутил:

— Со своей ли ты женой живешь, милок? Уж любит она тебя-а!

— А я её-о! — ответилось легко и в лад.

Почему-то мне запомнился тот в общем-то ставший обычным вечер. Мы долго чаевничали с хозяевами. Потом он взял в руки старенькую трехрядную гармонь. Гармонистом он не был, инструмент выменял на базаре и научился играть одну только мелодию «Синенький скромный платочек...». Что-то, видно, у него было завязано на эту песню, потому что сразу же добрел лицом. Вот так, наигрывая, он глядел на нас и улыбался — нам ли, своему ли давнему... Потом положил руку на меха и сказал:

— Ступайте спать, молодня!..

Заглядывала через верхний оконный срез луна. Пахла садом, землей, сараем.

Уже близко к полуночи Дина вдруг спросила:

— А если случится что-нибудь, ты меня не бросишь?

Я в те минуты уже засыпал и лишь мотнул головой.

— Нет, ты скажи!

— А что может случиться?

— Ну, мало ли...

— Ничего не случится, спи.

Что-то происходило с ней. Я это позже понял, когда стал оглядываться назад и вспоминать, как по ночам она часто не спала. Даже иногда просыпался от ее взгляда. Раза два или три она пыталась начать какой-то разговор, но мне не хотелось никаких разговоров. Все сбылось, о чем когда-то думалось. Все — явь. К тому же я уставал, как лошадь на пахоте. И хоть уставал приятно, на мелочи обращать внимания не желал.