Второй выстрел

— Но как же… — я остановился и повернулся к нему. — Зачем ему понадобилось связываться с террористами? И потом, если уж на то пошло, как он мог так глупо влипнуть?

Мышкин тоже остановился и проговорил нехотя, отводя глаза:

— Он заигрался…

Он говорил слово в слово то же, что моя мать. Почему-то меня это ужасно поразило.

— Он вообще-то был хорошим игроком, — все так же не глядя на меня, продолжал Мышкин. — Только забывал, что среди прочих людей тоже иногда попадаются игроки, а не пешки.

— Вы что, знали его? — насторожился я.

— Да, немного… — неохотно подтвердил он. — Мы учились вместе.

(Не помню, говорил ли я, что мой отец закончил юридический. По специальности он, кажется, не работал ни дня.)

— Тогда объясните мне толком, что все это значит! — вдруг решительно потребовал я — как будто просвещать меня была его прямая обязанность.

— Не знаю, могу ли я… — он неуверенно покачал головой и наконец взглянул на меня. По-видимому, что-то в моем лице его убедило. — Ну хорошо… — он вздохнул. — Есть такой тип… Очень сильная личность, но… без таланта. Такому человеку нужна компенсация… не всегда, но как правило… Это один из способов — подчинять людей своей воле, видеть в них пешки или, если угодно, марионеток, которых можно заставить двигаться по своему усмотрению. И все это может идти вполне успешно, но никаких гарантий, как видим, нету. Надо меру знать… Если не уметь остановиться… — он умолк, глядя на меня в некотором смущении. Что-то во всем этом задевало его лично. Я тоже молчал, пытаясь переварить его слова. Он заговорил первым:

— Володя, вы не хотите спросить, как обстоит дело с расследованием убийства вашей знакомой?

— Ах да! — спохватился я. — Ну что, все в порядке?

— Как раз нет, — ответил он, глядя на меня с удивлением. — Совсем не в порядке. Начальство категорически против.

— Это еше почему? — возмутился я.

— Знаете, Володя, — сказал Мышкин. — давайте сядем, и я вам кое-что расскажу.

Мы сели на ближайшую лавочку.

— Я говорил вам, — начал Мышкин, — что асфомантами занимаемся не мы, а другая контора. Но когда все это только случилось, дня через два после той истории в театре, к нам пришла женщина… Она не вникала в тонкости — террористы — не террористы — и не разбиралась в нашем разделении труда, а рассуждала просто: раз убийство — значит, надо идти в уголовный розыск. В общем, она пришла к нам и сказала, что была в тот вечер в театре и хочет кое о чем сообщить. По ее словам, минут за пять, а может — за три до того, как началась вся эта петрушка, сидевший рядом с ней мужчина встал и вышел из зала. Сидел он, заметим, у прохода. Она не обратила на это особого внимания, просто отметила краем глаза — знаете, как это бывает… Буквально за минуту до начала событий он вернулся и сел на место, прижимая к лицу носовой платок. «Он делал вид, что сморкается, — сказала она. — Но он не сморкался, а просто прижимал платок к лицу. Я бы, конечно, не заметила, но платок был мокрый — понимаете? — совершенно мокрый, и мне капнуло на ногу. И тут же все началось…» Женщина попалась на редкость наблюдательная и сообразительная. Девяносто процентов на ее месте ничего бы не заметили, а если б и заметили, то тут же забыли бы — в свете дальнейших событий. А эта не только не забыла, но еще и догадалась, что это значит. «Мы по гражданской обороне проходили», — сказала она. Понимаете, Володя? По гражданской обороне. Этот человек заранее приготовился к газовой атаке. Он все знал заранее. Теперь спрашивается: кто он такой?

— Один из этих, из асфомантов? — неуверенно предположил я.

— Видите ли… Это было бы довольно странно. Кто-то из асфомантов стрелял в вашего отца, кто-то из асфомантов бросал бомбочки с газом, но зачем им было сажать кого-то из своих в качестве простого наблюдателя? Абсурд! Каждый лишний человек увеличивает степень риска. Нет, Володя, не думаю, что это был один из асфомантов…

— А кто же? — замирая, выдохнул я.

— Да, кто же… Между прочим, мы задали этой женщине еще один вопрос. Понимая, что уровень ее наблюдательности существенно выше среднестатистического, мы спросили, кто, по ее мнению, бросал бомбочки с газом. Она подумала и сказала, что почти уверена, что бомбочки бросали только черти. И это вполне логично. То есть логично было предположить, что асфоманты, бросающие бомбы, должны были переодеться чертями, чтобы не отличаться от чертей из спектакля, взрывающих хлопушки. Правда, для этого они должны были точно знать, как выглядит костюм черта, да и вообще должны были очень хорошо ориентироваться в театре и в этом спектакле. Я подумал, что имеет смысл пригласить «чертей» и побеседовать с ними. Так вот… Стоило мне только позвонить в театр… В общем, меня вызвали к начальству и в категорической форме велели «чертей» не трогать. Ну это ладно, это не наша компетенция… Но мало того: мне настоятельно порекомендовали забыть про человека с платком, запретили вызывать ту женщину — и вообще… Спрашивается: человек с платком — это тоже не наша компетенция? Выходит, так. Что это может означать? И вот тут я рискну сделать смелое предположение… Я рискну предположить, что человек с платком сам представлял в театре службу безопасности. А если я прав, то придется сделать следующий шаг… Придется признать, что еще кое-кто знал обо всем заранее…

— Постойте! — перебил я. — Так может, игрек — из этих… из особистов… из гебистов — тьфу, черт, не знаю, как сказать!

Мышкин покачал головой:

— Можем условиться называть их гебистами — для простоты. Так вот… Ваша мысль представляется мне сомнительной… Во-первых, допотопное оружие — не забывайте. А во-вторых, зачем бы им дублировать выстрел?

— Тогда, может, так… — я уже не мог остановиться. — Может, его вообще убили гебисты, а потом свалили на асфомантов?

— Ну нет! — возразил Мышкин. — Уж асфоманты-то нашли бы способ выразить протест!

— Ну хорошо, — устало сказал я. — Но какое отношение все это имеет к Ольгиной смерти — никак не пойму. Положим, вы правы, и тот тип с платочком действительно из охранки — ну и что? Почему из этого следует, что нужно запретить заниматься совсем другим делом?

— Мне кажется, мы тут на что-то напали… — медленно проговорил Мышкин. — Тут все как-то связано. «Лента Мёбиуса» — помните?

— Помню, — мрачно сказал я. — Помню, но все равно ничего не понимаю. Я думал, вы считаете, что ваш игрек, то есть наш игрек, то есть второй убийца — лицо частное… Тогда при чем здесь?…

— Частное, — подтвердил Мышкин. — Мне так кажется. Тут вот какое дело… Видимо, в этом самом пунктике — что игрек что-то знал, а чего-то не знал, что-то такое кроется… То, чего знать не надо. То есть если за эту ниточку потянуть, вылезет нечто, совершенно для них лишнее… Ну вот… А версия самоубийства всех устраивает. И потом, она ведь очень правдоподобна. Подумайте сами… Все родные и знакомые в один голос говорят, что Ольга тяжело переживала смерть… э-э… своего возлюбленного. Ни у кого эта версия не вызвала никаких сомнений. Кроме вас… то есть нас с вами. Вот, Володя… Таковы теоретические выкладки. А теперь перейдем к практическим следствиям…

Он немного помолчал, чертя прутиком по песку.

— Итак, что из всего этого следует? А следует то, что я не могу сделать даже самых первых и необходимых шагов… Я не могу выяснить, что происходило накануне Ольгиной смерти у нее в доме, кто там был, кто из гостей имел возможность, во-первых, подслушать ваш разговор и, во-вторых, подсыпать снотворное… Не то что бы я боялся начальственных репрессий… Но представьте: я прихожу к Ольгиной тетке, которая, заметим, не сомневается, что ее племянница покончила с собой, и говорю: «Здравствуйте, я из уголовного розыска. Все мои коллеги сошлись на том, что это — самоубийство, а у меня вот особое мнение». Ведь она меня, пожалуй, выгонит — как по-вашему?

— Может, — машинально согласился я, а в голове тем временем роились совсем другие мысли. Мне показалось, я понял, к чему он клонит, и эта догадка меня смутила.

— Вы хотите, чтобы я… сам?.. — растерянно пролепетал я.

— Но ведь другого выхода нет, Володя, — просто ответил он. — Необязательно расспрашивать самому, достаточно подготовить почву для моего появления. Впрочем, это — на ваше усмотрение…

— Я постараюсь… то есть нет, я подумаю, — беспомощно пробормотал я.

Мы снова договорились созвониться и встретиться дня через два и на том расстались.

ГЛАВА 10

Я шел домой в полном смятении. Фактически Мышкин предлагал нам с ним вести расследование самостоятельно, на свой страх и риск. Я знаю, что в семнадцать лет полагается любить приключения. А я вот не любил их и не люблю. Это у меня врожденное. Я люблю, когда все вдет своим чередом и каждый занимается своим делом. В этом даже как-то стыдно признаваться — чуть ли не стыднее, чем в тайных пороках. Мне было очень неуютно: в последнее время жизнь и так шла шиворот-навыворот, а теперь мне еще предлагали добавить безумия, выступив в роли сыщика. «Петьку бы на мое место! — сердито подумал я. — Вот кто был бы счастлив!» С другой стороны, темнить с самим собой не имело смысла. Я прекрасно понимал, что не смогу отказаться. Слишком сильно меня засосало.

Я решил поехать к тетке на следующий же день, чтобы оставить себе как можно меньше времени на раздумья. Особых сложностей тут не предвиделось. Надо было сделать вид, что я приехал зачем-то к себе на дачу и по дороге зашел ее проведать. Это выглядело бы вполне естественно. Оставалось выяснить только один вопрос, причем выяснить заранее, до поездки к тетке — что делала у них в доме моя мать? Мне это нужно было для того, чтобы ориентироваться в обстановке — и только. В тот момент у меня не было никаких подозрений. А что было? Да ничего и не было. Просто неразрешенное недоумение и странный холодок, пробегавший по спине…