Второй выстрел

— Вы хотели что-то рассказать, Володя? Я правильно понял?

— Да, — подтвердил я. — Только учтите сразу: это не про отца. То есть, я думаю, тут все как-то связано, но это потом… А пока… Вы знаете, что его… — я на секунду запнулся, а потом заставил себя выговорить, не опуская глаз, спокойно и четко, — его любовница на днях покончила с собой?

— Знаю, — кивнул Мышкин, внимательно гладя на меня.

— Ну так вот, — продолжал я. — Она не кончала с собой. По крайней мере, я так считаю. То есть у меня есть основания… Я хочу сказать… Я думаю, ее убили.

— Постойте, Володя, — перебил Мышкин. — Вы хотите сказать, что она не могла этого сделать? Не суицидальный тип?

— Да нет! — с досадой воскликнул я. — Или, может быть, да!.. Может, и не суицидальный — не знаю. Она вообще-то очень переживала… Но не в том дело!

— Так что же?

— Сейчас… — я попытался сосредоточиться и изложить свои соображения как можно более связно. В сущности, у меня не было никаких доказательств. Странно, кстати, что это дошло до меня только в процессе рассказа. И тем не менее я был совершенно уверен в своей правоте. Совсем не то настроение было у нее накануне. Не травиться она собиралась, а разоблачать преступника. Я сознавал, что Мышкину моя аргументация может показаться неубедительной. Если бы я хотя бы мог воспроизвести ее интонации! Но видно, не зря он у них проходил по разряду «понимателей». Он мне поверил — это я почувствовал сразу. Чем дальше я рассказывал, тем мрачнее и сосредоточеннее он становился. Пропорционально возрастало и мое к нему доверие. Возрастать-то оно возрастало, но до ста процентов все-таки не дошло. Кое-что я на первый раз оставил при себе, хотя, может, это и было неразумно. Я выпустил все, что касалось Соньки. От этого рассказ мой получился сильно усеченным. Например, я рассказал про таинственную газету, но ни словом не обмолвился о «Первой любви». Не то чтобы я поставил себе задачу выгородить Соньку во что бы то ни стало, пожалуй, нет… Но и говорить о ней первым я тоже не мог. В конце концов — пусть открывают следствие, выясняют, кто был в гостях у Ольги в тот вечер, и если окажется, что Сонька тоже была там, тогда мне придется серьезно подумать… А вообще-то пусть сами докапываются, я ведь для того к ним и пришел — к профессионалам-то!

— Значит, она ждала вас утром, на следующий день… — задумчиво повторил Мышкин. — М-да… действительно странно… Похоже, что вы правы, Володя. И надо бы открыть дело… Вот только…

— Что «вот только»? — насторожился я.

— Боюсь, это будет непросто… — неохотно пробормотал он.

— Почему?

Он поколебался, глядя куда-то в сторону, и сказал:

— Вы же понимаете, Володя, что прямых доказательств у нас с вами нет. А словами можно убедить не всегда и не всех. Посмотрим…

Почему-то мне показалось, что на самом деле он имел в виду что-то другое. Настаивать я, конечно, не стал.

— Да… — продолжал он между тем, не то обращаясь ко мне, не то размышляя вслух. — Что же у нас получается?.. Если ее действительно убили, то это значит, что она докопалась-таки до чего-то, связанного с убийством Раевского… вашего отца…

— Она все время думала про второй выстрел, — вставил я. — Асфоманты ее меньше интересовали. А вот второй… Она думала, это как-то связано с ней. Ревность или что-нибудь… Она даже боялась…

— И, как видим, не зря… — задумчиво пробормотал он.

— Да… — я кивнул. — Вы согласны, что это как-то связано — ее смерть и второй выстрел? И как вообще насчет этого выстрела — узнали что-нибудь?

Мышкин тяжело вздохнул, встал, походил из угла в угол и снова сел.

— Можно сказать, ничего… — печально признался он. — Но я все-таки надеюсь… Тут, видите ли, есть два пути — так сказать, путь Холмса и путь Пуаро. Первый — это «обгорелые спички», что в нашем случае означает — «пули и гильзы». На этом пути сделано все возможное. Марка оружия известна. Я вам, по-моему, говорил, что такого давным-давно не выпускали. Теперь дело за малым — найти сам револьвер. Стрелявший его не бросил, а вынес на себе, хотя подвергался большой опасности. Что это может значить? Вероятно, револьвер мог каким-то образом на него указать, а значит, вынести его было все-таки безопаснее. Если, конечно, исходить из того, что стрелявший вообще как-то рассуждал, а не действовал по наитию… Еще есть путь Пуаро. Что это значит? Это значит: плюнуть на спички и гильзы, а просто сесть, сосредоточиться и попробовать понять, как могло получиться, что двое стреляли одновременно. Не исключено, что решение этого вопроса приблизило бы нас к решению другого — о личности убийцы. Я не говорю: «решило бы вопрос», я говорю: «приблизило бы». Итак… Почему их было двое и почему они стреляли одновременно? Совпадение теоретически возможно, но, согласитесь, крайне маловероятно…

Тут он вдруг как будто очнулся, потряс головой и посмотрел на меня с видом только что проснувшегося человека.

— Простите, Володя, — виновато пробормотал он. — Я должен был сперва спросить вас, готовы ли вы в этом участвовать. Если я морочу вам голову…

— Нет! — запротестовал я. — Зачем вы спрашиваете? Вы же сами понимаете…

Это его «участвовать» я понял как «следить за ходом мысли». Забегая вперед, скажу, что очень скоро его предложение приобретет несколько иной смысл. Не исключаю, что Мышкин в тот момент уже предполагал что-то в этом роде, потому и выбрал именно это слово. Точно, впрочем, не скажу…

— Ну хорошо, — сказал Мышкин. — Тогда извините еще раз… Поехали дальше. Если это не совпадение, то резонно предположить, что второй стрелок заранее знал: во время спектакля сложится, так сказать, благоприятная обстановка для покушения — звонок о теракте, газовая атака, суматоха и так далее… Этот второй стрелок — назовем его «игрек», потому что «икс» — это, конечно, первый стрелок — так вот, этот игрек решает эту ситуацию использовать. Очевидно, однако, что ему известна только часть программы, и это странно. Ведь весь этот теракт был не чем иным, как дымовой завесой для выстрела икса. Из каких соображений игрек мог продублировать первый выстрел? К примеру: игрек знает, что икс — плохой стрелок, и боится промаха. Это, конечно, некоторый абсурд… Зачем асфомантам выпускать на такое дело плохого стрелка? Или так: для игрека это личная месть, ему важно совершить акт возмездия собственной рукой. Но это тоже как-то уж слишком… Если вы спросите меня, то, по-моему, все дело в какой-то информационной ошибке. Игрек почему-то делает вывод, что провокация не поведет к убийству. Бомбочки будут, Ходынка будет, а убийство — нет. Вопрос в том, как это могло произойти. Кто-то ввел его в заблуждение сознательно? Он сам что-то неправильно понял?

Мышкин долил себе остывшей воды Из чайника, сделал несколько больших глотков и продолжал:

— А что, если игрек знал о том, что готовится, не от асфомантов?.. То есть даже не просто «не от», а с какой-то совсем другой стороны?

— С какой — другой? — я почувствовал, что теряю нить.

— Ну например, со стороны жертвы… Хотя тут у меня все смутно, — признался он. — Смутно и туманно. Тут как раз, может быть, вы могли бы помочь. Я ведь когда вас всех расспрашивал… я думал, может, кто-нибудь в доме чего-нибудь заметил и вспомнит…

— Я ничего не помню, — сказал я. Последняя часть его рассуждений показалась мне совершенно неубедительной, чтобы не сказать завиральной. Что, отец сам сказал кому-то: «Тогда-то и тогда-то на меня будут покушаться, но не убьют, так что вы уж придите и разберитесь»? Чепуха какая-то! Я почувствовал острый приступ разочарования и опять вспомнил было о немужской руке, как вдруг в моей голове ни с того ни с сего в очередной раз всплыл Мёбиус.

— Был один дурацкий разговор… — неуверенно произнес я. Между прочим, если бы он не наговорил всего того, что показалось мне полной глупостью, я бы, наверное, постеснялся вылезать с этим Мёбиусом. А так я подумал — почему бы и нет?

— Что за разговор? — моментально насторожился он.

Я пересказал, все-таки слегка смущаясь, нашу беседу за столом, Петькину историю про сына математички и фразу про Мёбиуса, которую отец обронил у себя в кабинете. По ходу дела я вспомнил, что он поминал этого Мебиуса еще раз — у Ольги, и рассказал об этом тоже. Мышкин отнесся к моему сообщению в высшей степени серьезно и даже как будто вдохновился.

— А знаете, Володя, — задумчиво проговорил он, — ведь не исключено, что где-то тут кроется ключ к разгадке… Ну, может, не ключ, может, ключ — это слишком сильно… скажем так: подступ. Это, кстати, совпадает и с моими ощущениями: что-то спуталось и наложилось, и перешло одно в другое… Значит, вашего отца что-то беспокоило?

— Ну да, — ответил я, удивляясь, что мать не поделилась с сыщиками своими впечатлениями. Уж она-то точно знала, что с отцом что-то не так! Почему же было не рассказать? Ее не спрашивали? Может, и не спрашивали… но по спине у меня все равно пробежал неприятный холодок.

— Ну да, — повторил я. — Он волновался… Несколько дней был совсем не в себе.

— Можете уточнить? — попросил Мышкин. — Испуганный, растерянный, возбужденный?

— Всего понемножку, — ответил я, честно стараясь как можно точнее восстановить картину. — Сначала растерянный, потом возбужденный и вроде даже довольный, потом, кажется, испуганный. (Я не стал ссылаться на мать.)