Второй выстрел

О моральном облике отца я не думал… старался не думать. О мертвых, как известно, aut bene, aut nihil. Тут был типичный nihil. Я пытался разрешить сам с собой другие вопросы, которые мучили меня ужасно. Например такой: знали ли что-нибудь Марфуша и мать? Если вспомнить их странную реакцию на мои расспросы о Соньке, то выходило, что да, знали. Но в таком случае совершенно непонятно, как это Марфуша могла продолжать жить у нас как ни в чем не бывало. Почему она не уехала вместе с Сонькой? Не хотела травмировать мать? Сонька хотела побыть одна и потому не приветствовала ее приезда? А мать? Как же могла мать?.. А что, собственно, она могла?.. Остановить его, помешать? Но как? Что она могла ему сказать? И стал бы он ее слушать? Про Ольгу она, как мы знаем, однажды высказалась — насчет травмы и все такое… Но там все было уж слишком очевидно и в этом смысле — проще. Кроме того, нельзя исключить, что она все-таки ничего не знала… И вот еще вопрос. Если они знали, то говорили ли об этом между собой? Нет, не думаю… Похоже, они все-таки толком ничего не знали. При Сонькиной скрытности… Наверное, мелькали какие-то догадки, подозрения — настолько смутные, что их неловко было облекать в слова. Не знаю, не знаю… И потом это второе сообщение — о том, что Сонька ходила к Ольге… Мне самому казалось странным, что этот факт поразил меня едва ли не так же, как новость про отца и Соньку. Я сам не мог понять, что со мной творится. Конечно, это действительно было странно. Что она там забыла? Зачем было зуда ходить? Выяснять отношения? Просить, чтобы та уступила? Ни за что не поверю! Это совсем, совсем не похоже на Соньку. Хотя, с другой стороны — что я о ней знаю? Если она, как говорит Тимоша, «совсем поехала»? Мало ли что с ней могло произойти за последнее время! Я-то вообще был слеп, как крот. Ну хорошо, странно, непохоже на Соньку — допустим. Но почему этот факт так меня угнетает? Почему мне от этого так нехорошо? Минуты три я ломал голову над этим вопросом, а потом плюнул. Все равно ничего нельзя было понять, не зная, зачем ее туда понесло. На этот вопрос могла ответить только Ольга. Надо было собраться с духом и спросить.

Третье Тимошино сообщение — про адвоката и завещание — не произвело на меня особого впечатления. На отцовские деньги мне было глубоко наплевать, я никогда не считал их своими и никогда на них не рассчитывал — и вовсе не потому, что я такой бессребреник. Я совсем не прочь заиметь много денег и надеюсь со временем их заработать. Заработать — подчеркиваю, — чтобы это были мои деньги, а не унаследовать от отца, которого я… Впрочем, бог с ним. Я ведь решил не говорить на эту тему. Nihil.

Что же касается адвоката, то мало ли о чем мать могла с ним советоваться. Когда кто-нибудь умирает, всегда возникают какие-то юридические дела. Словом, эту информацию я в тот момент проигнорировал, и ничего-то ровным счетом меня в ней не задело. Я посидел-посидел, а потом встал и направился к Ольге.

ГЛАВА 7

На этот раз мы устроились на веранде. Под самым окном росли розовые кусты, но на веранде пахло не розами и не травой, а крепким кофе, который Ольга на моих глазах пила чашку за чашкой. Я от кофе отказался и попросил воды. Она принесла мне стакан минералки, поставила его на стол, покрытый голубой пластиковой скатертью, и сказала со вздохом:

— А я вот все кофе пью, не могу остановиться. Хотя сердце колотится…

— Зачем тогда пить? — спросил я.

— Не сплю я совсем, — она снова вздохнула. — Понимаешь, спать не могу. Леля (она говорила о тетке) мне снотворное дает, а оно на меня как-то так действует… Полдня сплю, а потом ползаю, как сонная муха.

Она была очень бледная, а черная шелковая блуза только подчеркивала прямо-таки простыночную белизну ее лица. Однако кофе, по-видимому, действовал — она не казалась мне сонной.

— Знаешь, — сказала она, — ко мне приходил человек из милиции… или нет, из розыска… Он все знал про… про нас с… ну, ты понимаешь… Как ты думаешь, откуда он знал? — она впилась в меня напряженным взглядом. — Ты ведь им не говорил?

— Нет, — я покачал головой. — Конечно, нет.

— Видишь, — тут же подхватила она, — я тебе говорила — меня многие не любят. Кто-то стукнул нарочно, чтобы меня втянуть…

— Да ну, брось, Оля, — с досадой возразил я. — Любят — не любят, при чем здесь это… Они сейчас знаешь как копают — и между прочим, правильно делают. Ну и про вас раскопали. Это несложно.

— И к нашим ходят… — задумчиво добавила она.

— К каким — нашим?

— Ну к ним, ко всем… К Андрею, к Юре, к Гоше — ко всем… Знаешь, Андрей ведь был тогда в театре… Ну и Гоша был, конечно… Они все приходили… на следующий день…

И у Андрея, между прочим, не было насморка. Он сказал, что с утра еще был, а потом прошел…

Я подумал, что она заговаривается.

— Какой насморк? При чем здесь насморк?

Она посмотрела на меня, явно удивляясь моей тупости, и пояснила:

— Все, кто там был, на следующий день плакали и сморкались.

— Ах да! — спохватился я. — Чего-то я совсем… Так ты что — думаешь, он там не был?

— Я не знаю, — она растерянно развела руками. — А зачем он тогда говорит, что был? Совсем уж странное вранье…

— А еще кто был? — машинально поинтересовался я. — Из них, я имею в виду.

— Не знаю… Я не спрашивала… Я и Андрея не спрашивала, это вышло случайно — они говорили с Гошей, я подошла… И вообще… Это неважно…

— Что неважно?

Я удивился — в прошлый раз она, помнится, уверяла меня, что это убийство из ревности, и подозревала всех участников известного petit jeu.

— Вот это все — неважно… Мне надо тебе сказать… кое-что… Пойдем в комнату, Холодно.

Холодно не было, было тепло. Должно быть, ее знобило. Снотворное, кофе, нервы… Мы перебрались в дом, все в ту же «диванную». Встретившаяся нам по дороге тетка поздоровалась со мной и сокрушенно покачала головой, указывая глазами на Ольгу. Я понимающе вздохнул и кивнул. В «диванной» царил обычный полумрак, и было, на мой взгляд, ужасно душно. Похоже, окна здесь в последнее время не открывались вовсе. На этот раз на диване лежала развернутая газета. Я подумал, что Ольга, сама того не зная, методично разрушает сложившийся в моей голове образ — то книжку читает, то газету. Я машинально взял газету в руки. Мне бы, скорее всего, не пришло в голову проверить, от какого она числа. Но тут на глаза мне попался метеопрогноз под названием «После дождичка в четверг…», и я совершенно случайно прочел первую строчку. Строчка была такая: «После дождей, шедших почти без перерыва всю прошлую неделю…» Но на прошлой неделе не было никаких дождей. Было тепло и солнечно, несмотря на то, что осень явно перешла в наступление. Воздух стал какой-то особенный, не летний, и свет тоже… А дождя не было. Я перевернул страницу и взглянул на число. Газета была недельной давности. Ольга взяла ее у меня из рук, аккуратно сложила и спрятала в верхний ящик маленькой тумбочки, стоявшей рядом с диваном. Она обращалась с ней очень бережно — совсем не так, как обращаются со старыми ненужными газетами.

— Она же старая… — удивленно пробормотал я.

— Старая, да… — кивнула Ольга. — Она мне нужна.

Я подумал, что она хочет сохранить какое-нибудь рекламное объявление или что-нибудь в этом роде.

— Это он принес эту газету… Владимир Евгеньевич… — она впервые при мне назвала отца по имени — правда, по имени-отчеству.

— Тогда же, когда открытку? — тупо спросил я.

— Открытку? Ах да… нет. Раньше. Да на ней же число стоит. Когда вышла, тогда и принес, в тот же день. За несколько дней до…

— И ты ее читаешь… — пробормотал я полувопросительно.

— И я ее читаю, — как эхо повторила она. — С ней тоже что-то не так.

— В каком смысле? — я вытаращил глаза.

— От нее он тоже разнервничался. Прочитал ее здесь и стал сам не свой. Я сначала про это забыла — из-за открытки и… из-за всего… А сегодня наткнулась на нее прямо перед твоим приходом — и вспомнила. И села читать.

— Как же ее до сих пор не выбросили? — удивился я.

— Я никогда не выбрасываю… — она вздрогнула, закрыла глаза и поправила себя, — не выбрасывала его бумаги. Никакие — что бы он ни принес. А газету он сам сложил и сунул в ящик. Вот в этот, — она указала на тот же ящик, в который только что убрала ее сама. — Там на первой странице статья про асфомантов, большая. Наверное, в ней все дело. Я ее читаю — вдруг там что-то…

— Ты говорила, он думал вслух… — осторожно начал я. — Может, он в тот раз тоже что-нибудь сказал?

— Нет, — она покачала головой. — В тот раз нет. Я поняла по лицу, по жестам — знаешь, как это бывает… Он очень волновался. Только одно слово пробормотал дважды, пока читал. Но я не расслышала. То есть мне послышалась глупость какая-то, вроде: «Мёбиус, Мёбиус…» — я потому и запомнила, что глупость. При чем здесь Мёбиус? Он, конечно, что-то другое сказал…

Опять Мёбиус! Мёбиус. Статья про асфомантов. Значит, как-то это завязано одно на другое? А письмо, которое он получил тогда, за завтраком? Письмо, после которого он первый раз заговорил про этого Мёбиуса — оно что, от асфомантов? Предупреждение? Угроза? Позвольте, какого это было числа — до газеты или после? Я посчитал — выходило, что газета пришла днем позже. Или двумя днями? И почему все-таки именно Мёбиус — пусть даже в Петькиной своеобразной интерпретации?

По странной филиации идей этот Мёбиус снова напомнил мне разговор с Тимошей. Необходимо было узнать у Ольги про Соньку — правда ли, что она приходила, и если да, то зачем? Казалось бы, чего проще — возьми да и спроси. Но я почему-то никак не мог к этому подступиться. Как-то мне было не по себе, и даже больше того… да, пожалуй, мне было страшно. И тут Ольга заговорила сама, причем у меня создалось впечатление, что это и была та информация, которую ей в тот день больше всего хотелось мне сообщить.