Вторжение

Обернувшие копыта своих коней тряпками, казаки сумели незаметно подобраться практически в плотную к вражескому бивуаку и теперь стремительно атаковали противника.

— Русские! Нас окружили! — раздались со всех сторон панические крики. После чего началось беспорядочное бегство.

Теряя на ходу оружие, бросив обоз и немногочисленную артиллерию, аскеры бросились к реке, надеясь найти на другом берегу спасение. Впоследствии выяснилось, что в случившейся из-за этого давке пострадало куда больше солдат, нежели было потеряно от огня и шашек противника. Но сейчас об этом никто не думал.

Все стремились спастись, не обращая внимания на жалобные крики потерявших равновесие и угодивших под ноги своих же товарищей. Многие бежавшие бросились мимо брода, и не умея плавать, нашли свой конец в мутных водах Бельбека. Но это было еще не все, поскольку на очищенном от противника берегу уже разворачивались конные батареи.

Еще минута и в сторону уже переправившихся союзников полетели гранаты из четверть-пудовых единорогов. Конечно, ни о какой прицельной стрельбы в ночных условиях не могло быть и речи, но, тем не менее, мало никому не показалось. Даже не причинившие особого вреда разрывы пугали людей и животных, еще больше увеличивая панику и неразбериху.

Единственной частью сумевшей оказать хоть какое-то сопротивление, оказался 5-й стрелковый батальон из бригады Лурмеля. Каким-то чудом сохранив свои порядки от бегущих в панике турок, французы выдвинулись к реке и, разбившись в цепь, попытались неприцельной стрельбой помешать русским артиллеристам. Те же, в свою очередь, ответили им картечью.

Прошло не меньше часа, пока союзники сумели навести относительный порядок, и вывели к берегу совсем недавно форсированной реки пехоту и артиллерию.

— Что вы собираетесь делать? — поинтересовался снова оказавшийся рядом с Боске Бергойн.

— Атаковать противника! — мрачно ответил тот.

— Полагаете в этом есть смысл?

— Конечно!

— В таком случае, не смею мешать!

Как и следовало ожидать, вернувшиеся на южный берег французы никого там не обнаружили, если не считать убитых и чудом уцелевших в резне раненых турецких аскеров, а также несколько перевернутых обозных повозок. Поднаторевший в ночных налетах Тацына, разумеется, не стал ждать ответного удара, и, прихватив захваченный обоз с артиллерией, отвел свои войска, прежде чем противник сумел что-то предпринять.

Известие об очередной крупной удаче донцов, вихрем разлетелось по пока еще не осажденному Севастополю и уже к утру достигло моих ушей, успев по пути, обрасти совершенно на первый взгляд неправдоподобными подробностями.

Не утерпев, я решил лично навестить одно из самых боеспособных на сегодняшний день соединений. В лагере расположившихся на Инкерманских высотах казаков, пахло свежеприготовленной кашей. Правда большинство станичников, умаявшихся во время ночного боя и последовавшего за ним марша, мирно спали, расположившись на земле в самых живописных позах.

— Простудятся же! — удивился я.

— Скажете тоже, ваше высочество, — ухмыльнулся в усы Тацына. — Что им сделается?

— Ладно, коли так. Рассказывай лучше о своих подвигах. А то мне штабные такого наплели, что и нарочно не придумать.

— Было бы, о чем толковать, — изобразил из себя скромника атаман. — Так пошумели трохи…

— На Каче?

— И на Каче тоже.

— А где еще?

— Ой, Константин Николаевич, да проще сказать, где не шумели. Но громче всего у Бельбека.

— Сказывали, всех турок порубали?

— Врут! Как есть врут, ваше императорское! Только половину. Вы ж меня знаете, я на себя лишнего никогда не возьму.

— Вот значит, как…

— Не верите? — сделал вид что обиделся полковник. — Вон гляньте артиллерия турецкая все тринадцать пушек. Было, правда, еще, да колеса на лафетах поломались. Не умеют басурмане, делать, что тут скажешь. Пришлось сховать в надежном месте. А вон там повозки видите? Это из турецкого обоза! А это лично для вашего высочества.

Этими словами он протянул мне вполне европейского вида палаш, богато при этом украшенный золотом. На лезвии которого видна была какая-то надпись арабской вязью.

— Самого паши сабля!

— Врешь!

— Да чтоб я сдох!

— А сам паша где?

— Утек, паскуда!

— Рассказывай!

— Было бы что… Ну, подождали у Бельбека пока все на другой берег переправятся, а как турки одни остались и налетели. Кого порубили, кого постреляли, кто и утоп. А обоз с артиллерией нам достался.

— Пленные были?

— Как не быть! И аскеры простые и офицеры. Все честь по чести…

— Что говорят? — сгорая от нетерпения, продолжал расспрашивать я.

— Да мне ж почем знать! Я же по-турецки не бельмеса…

— Тьфу пропасть! Триста лет казаки с турками воюют, а говорить не научились…

— Не сподобил Господь, — развел руками полковник. — Может сами поспрашаете? Вы человек ученый, не то, что я, грешный.

— Увы, меня турецкому тоже не обучали!

— Так это не беда. Там один из турок по-французски лопотать умеет.

— Что же ты раньше молчал, кровопивец!

Приведенный через минуту под конвоем двух черноморских пластунов пленник и впрямь говорил на языке Расина. Более того, он и был французом, переодетым зачем-то в турецкую военную форму.

— Спасите меня, месье! — взмолился он при виде меня. — Я вижу вы благородный человек!

— Я-то, да. А вот отчего вы находились в составе чуждой для вашего отечества армии? Или вы принадлежите к числу ренегатов, принявших ислам?

— Что вы, месье! — возмутился незнакомец. — Я добрый католик и никогда не предавал Христа. Просто…

— Что?

— Суровое безденежье вынудило меня покинуть родные края. Много лет я скитался по чужбине, пока не устроился к благородному Сулейману-паше.

— И кем же вы к нему устроились?

— Поваром, разумеется. Паша по-настоящему культурный человек и предпочитает европейскую кухню.

— Да что ж такое. Как ни пленник, так либо повар, либо обозник…

— Простите, господин офицер… или быть может… тысячу извинений, но не сообщили ваш чин или титул.

— Великий князь Константин, — машинально представился я.