Введение в когитологию: учебное пособие

Субъектно-предикатные и предикатно-объектные (субстантивно-глагольные) отношения в языке могут обнаруживать глубинную семантическую связь друг с другом, несмотря на их аналитическое представление в синтаксической структуре, ср.:

(а) Птицы летают низко;

(б) Петя вскопал грядку лопатой.

В предложении (а) сочетание птицы летают построено на потенциально-актуальном тождестве, которое синтезирует семантические структуры именного субъекта и глагольного предиката; этим тождеством является общий признак «передвижение по воздуху с помощью крыльев», в первом случае как одна из самых частотных возможностей, во втором – как реализация.

В примере (б) в сочетании вскопал грядку лопатой наблюдается двойной семантический синтез глагола предиката вскопал с именными объектами, а именно с прямым – грядку и с косвенным инструментальным – лопатой. Глагол-предикат предполагает наличие своих актуальных объектов на синтаксической поверхности благодаря тому, что эти признаки уже содержатся потенциально в его семантической структуре.

Аналитические конструкции могут быть свернуты в речи до уровня одной единицы (случай поверхностного синтаксического и одновременно глубинного семантико-синтаксического синтетизма), ср. Когда пришли на место, обнаружилось, что..; Говорят, что он проиграл… где глаголы-предикаты пришли и говорят имплицитно включают в свои семантические структуры соответствующие субъекты, ср. мы, люди.

Самыми синтетическими наименованиями в языке являются числительные, ср. два, три, четыре. Их обозначаемое абстрактно и практически неотделимо от означающего. При ближайшем рассмотрении семиотического отношения числительных обнаруживаем одну важную закономерность: числительные соотносятся с родом, а не с видом; иначе говоря, они выступают в функции знаков класса предметов, т. е. синтезируют все предполагаемые предметы в одну субстанциальную категорию; они не могут «расчленять» предметный мир на виды, подвиды и т. п. (рис. 6).

Рис. 6

Нельзя с помощью числительного два обозначить два неоднородных предмета как совокупность, например, два – «квадрат» и «треугольник». Поэтому уравнение 2 = 1 + 1 или арифметическое действие 1 + 1 = 2 не является для лингвиста правильным в случае «неоднородного» семиотического отношения «имен числительных», ср. «один» (квадрат) + «один» треугольник # (не равно) «два» (квадрата и треугольника), потому что «два» (квадрата и треугольника) будет четыре предмета – два однородных предмета, относящихся к одному классу, и два однородных предмета, относящихся к другому классу. Примеры доказывают, что вектор синтеза направлен на род, тогда как вектор анализа указывает на вид.

Возвращаясь к проблеме методологии, следует отметить, что превалирование аналитического подхода над синтетическим объясняется объективным положением дел: сознание и язык дискретны, потому что сама действительность предметно дискретна; дискретен и мыслящий субъект – он часть мироздания; действительность аналитична, поэтому аналитичны сознание и язык; отсюда аналитичны по характеру и методы анализа. Однако относительное синтетическое целое всегда предшествует анализу. Необходимо стремиться к тому, чтобы всякий анализ завершался синтезом. При этом следует отметить, что в языкознании «наанализировано» намного больше, чем «просинтезировано».

Естественно, что анализ анализу рознь, как и синтез синтезу. К примеру, демонтаж автомобиля, т. е. разложение его на части, это не то же самое, что обработка растущего дерева, предполагающая его разделение на части. Автомобиль – это совокупность частей, сложенных по заранее готовой и знакомой схеме. Из частей автомобиля механик может снова собрать автомобиль. В данном примере синтетическое целое превращается в аналитические части и потом снова собирается в то же самое синтетическое целое. При этом предполагается, что это синтезированное целое возвращает себе первоначальное предназначение – способность выполнять функцию транспортного средства. В отличие от автомобиля, дерево делится на части не по схеме, которая полностью соответствовала бы природе дерева. В случае с «анализом дерева» присутствует такая совокупность действий по разделению целого на части, которая полностью подчинена целям и задачам активного субъекта (лесоруба, деревообработчика), ср. дерево сначала пилят у основания (комля), потом валят, срубают ветки, шкурят (снимают кору) и др. Наши обыденные представления о «дереве» как предмете обычно укладываются в его составные части, такие как «комель», «ствол», «верхушка», «ветки», «листья» или «хвоя». Если мы попробуем по аналогии с автомобилем собрать разделенное на части дерево в нечто целое, это будет уже не дерево, а всего лишь его подобие – мертвое, нефункционирующее. Почему? Потому, что разделяли мы его на части не по природной, а по конвенциональной схеме, которая не позволит нам вернуть его в первоначальное состояние (возродить к жизни). Как известно, наиболее далеко в изучении живой природы продвинулась физиологическая наука. На основании ее достижений медицина уже способна заменить некоторые органы человеческого тела, в частности сердце, сохраняя жизнь человеку. Однако, такую тонкую «материю» как «душу» человека медицина не в состоянии трансплантировать. Расчленять «невидимое» и собирать его воедино человек пока не научился.

Аналогичным образом лингвистика научилась расчленять видимую часть слова на звуки, фонемы, номинационные признаки, словообразовательные элементы. Невидимую же, «подводную» часть слова, а именно его значение, лингвисты расчленяют гипотетически, почти наугад, пользуясь языковой интуицией или так называемыми эмпирическими методами. Единственной верификацией таких методов является повторяемость семантических признаков слова в ряде контекстов, в которых это слово реализуется, ср. идти по коридору; идти по улице (где идти = «шагать»). Реккурентность семантического признака не свидетельствует, однако, о том, что данный признак является имманентным признаком слова, т. е. присущ ему постоянно, ср. идти по следу (= «преследовать»), идти по курсу (= «ориентироваться»), а также, идти своим путем (= «прокладывать свою дорогу в жизни»), идти против воли родителей (= «делать что-то вопреки воли родителей»), идти на пользу (= «быть полезным»).

На вопрос, как могут в одном слове, под одной и той же фонетической крышей уживаться несколько значений, порой не имеющих явной родственной связи друг с другом, лингвистика находит окольный ответ – это явление многозначности, или полисемии. Единство слова в плане значения, говоря образно, лопнуло по швам. Утверждение того, что перед нами «одно и то же слово», мотивировано тем, что данная языковая многозначная единица имеет единую звуковую оболочку. Правда, это единство растворяется во множестве грамматических форм, ср. идти, шли, шел и их вариантов, ср. войти, пойти, зайти. Однако никому не приходит в голову вести речь об одном и том же слове в случае, если словесные формы не имеют ничего общего в звучании, но обладают одинаковыми или тождественными значениями, ср. шагать, ходить, ступать, течь (ср. кровь идет). Разлад в понимание единства словесной формы и единства слова вносят также явления супплетивизма в языке, ср. я – меня; хорошо – лучше, много – больше. Лингвистика утверждает, что это парные формы одного и того же слова, образованные от разных основ. Логика таких рассуждений вызовет улыбку, если мы попытаемся примерить ее к предметной действительности, заявив, например, что два стула, имеющие разную конфигурацию, это один и тот же предмет.

Еще большие сомнения вызывают лингвистические обороты, давно ставшие шаблонными, ср. значения слова, содержание слова. Во-первых, значение и содержание – это термины, отражающие разные концептуальные подходы, которые трудно уровнять или примирить. Во-вторых, подспудно подразумевается, что значение или содержание – это какие-то идеальные состояния слова, находящиеся внутри него. Если принять эту точку зрения, значит, согласиться с тем, что мы имеем дело не с лингвистической метафорой, как и во многих других случаях (ср. язык обозначает, язык выражает), а с действительным положением дел – есть слова, внутри которых локализованы значения или содержательные признаки. Соответственно есть язык, который обозначает и выражает. А что тогда делает мыслящий и говорящий субъект, который пользуется языком как средством общения? Может быть, все-таки обозначает и выражает субъект с помощью языка, а не сам язык? На каких основаниях действия субъекта приписываются инструменту? Понимать лингвистические обороты в буквальном, а не в метафорическом смысле, – это все равно, что руководствоваться прямым толкованием переносных значений слов, ср. сердце радуется (= *улыбается, смеется, скачет от восторга); сыпать соль на раны (= * взять солонку или пачку соли и щепотками посыпать открытые раны на теле). Любой нормальный человек скажет по этому поводу – это или шутка, или полная деградация умственных способностей человека. Никто не говорит, правда, о девальвации лингвистических высказываний.

Членение целого на структурные части во многих случаях осуществляется не в соответствии, а вопреки природе предмета, «на ощупь», «методом проб и ошибок», без учета его закономерного, объективного функционирования «для себя», и, возможно, «для другого объекта», а не «для субъекта». Нарушается принцип объективного детерминизма – согласованности предмета с окружающим миром без конфликта, без разрушительного антагонизма.

Таким образом, любое исследование можно сделать наиболее доказательным только в том случае, если анализировать и синтезировать объект по единой схеме или единой модели. Такое единство будет практически ценным и целесообразным как в случае с «автомобилем», т. е. с артефактом. Выход анализа и синтеза на единую модель станет теоретически ценным достижением только тогда, когда это не будет направлено против природы объекта познания, т. е., когда анализ и синтез будут ориентированы на «живое», динамическое состояние исследуемого объекта.

Исходя из сказанного, можно сделать вывод, что в лингвистической методологии речь должна быть первичным объектом исследования, а язык – вторичным.

В связи с вышеизложенным возникает вопрос: можно ли, проводя динамический анализ, вычленить часть из целого как такового лишь на основании функциональной и конфигурационной автономии этой части, т. е. на базе тех главных признаков, которые отличают эту часть от других частей? – Вычленение части из целого по автономной конфигурации и функции – это безусловное (необусловленное) вычленение. Такой анализ, конечно, является ограниченным (рис. 7).