Введение в языкознание: курс лекций
Шрифт:
Выражают ли суффиксы в китайском языке общеморфологические значения? Сплошь и рядом. В любой грамматике китайского языка мы можем найти параграфы, описывающие суффиксы существительных, суффиксы глаголов и т. д. Так, суффикс z имеет общее значение предметности, суффикс tou в свою очередь обозначает либо предметы, не имеющие углов – круглые, овальные (например, zhentou 'подушка'), либо абстрактную предметность (ni`an-tou 'мысль'), суффиксы же zhe и jia подобны нашим агентивным суффиксам – ист, – ник или – тель.
Флексийная морфологизация. Различают два вида флексии – внешнюю и внутреннюю. Внешняя флексия находится
Зато в большинстве неизолирующих языков внешняя флексия – самый продуктивный способ морфологизации. Правда, и в них она представлена в разной мере. Возьмём, например, падежные окончания в индоевропейских языках. В современном французском у существительных их нет вообще, в английском – два, в немецком – четыре, в русском – шесть. Но есть языки, где падежей намного больше, чем в индоевропейских языках. К таким языкам относятся финно-угорские. Так, в финском языке – 14 падежей: номинатив, генитив, партитив, иллотив, инессив, эллатив, аллатив, адессив, транслатив, эссив, абессив, комитатив, инструментив. Такое же число падежей в эстонском языке. В нём нет инструментива, зато есть терминатив.
Не слишком отстают от финского и эстонского в числе падежей мордовские языки – эрзянский и мокшанский. В них 12 падежей: номинатив (именительный), генитив (родительный), датив (дательный), аблатив (отложительный), инессив (местный), элатив (исходный), иллатив (вносительный), пролатив (переместительный), компаратив (сравнительный), абессив (изъятельный, или лишительный), транслатив (превратительный), каузатив (причинный). Каждый из падежей, кроме именительного, имеет особое окончание. Возьмём, например, мордовское слово ума «загон, поле». Ном. – ума, ген. – ума-нь, датив – ума-нди, абл. – ума-да, инесс. – ума-са, элатив – ума-ста, иллотив – ума-с, пролатив – ума-ва, компаратив – ума-шка, абессив – ума-фтома, транслатив —ума-кс, каузатив – ума-нкса (Подробно см.: Основы финно-угорского языкознания / под ред. В.И. Лыткина и др. М., 1975. С. 298).
Внутренняя флексия в индоевроейских языках – большая редкость (вспомним английские foot – feet «нога – ноги», tooth – teeth «зуб – зубы», man – men «человек – люди»). Однако есть языки, где внутренняя флексия составляет характерную их особенность. Их называют внутрифлективными. К ним относятся семитские языки – в частности, еврейский (иврит) и арабский. Вот некоторые глагольные формы на иврите, отличающиеся соответственными внутренними флексиями в корне ГНБ со значением «воровать»: ГНоБ – воровать, ГаНаБ – воровал, ГоНэБ – ворующий, ГаНуБ – воруемое и т. д. Примеры некоторых глагольных форм с корнем КТБ из арабского: КаТаБа – написал, КуТиБа – был написан, КаТиБу – пишущий, уКТуБ – пиши и т. д. (Подробно см.: Гранде Б.М. Введение в сравнительное изучение семитских языков. М., 1972. С. 103).
Специальные слова. Типичными представителями данного вида аналитической морфологизации являются артикли и глагол «быть». С помощью последнего, как известно, во многих языках образуются определённые морфологические формы глагола – например, формы континиуса в английском. В артиклевых же языках мы наблюдаем выражение рода, числа, падежа и определённости/неопределённости в немецком; рода, числа, определённости/неопределенности – во французском; ед.ч. у неопределённого артикля и определённости – у определённого в английском.
Синтаксические позиции. При недостатке флексийных средств значение той или иной лексемы может выражаться посредством её позиции в предложении. С помощью данного способа многие слова морфологизируются в изолирующих языках. Слово «хао» в китайском в разных синтаксических позициях может быть и существительным (добряк), и прилагательным (добрый), и глаголом (любить). Но и в других языках в некоторых случаях мы встречаем данный тип морфологизации. Сравните предложения: Кедр заслоняет ель. Ель заслоняет кедр, где значение именительно падежа или винительного зависит от места существительного.
25. СИНХРОНИЧЕСКИЙ СИНТАКСИС. ЕГО ФОРМАЛЬНЫЙ, СЕМАНТИЧЕСКИЙ И АКТУАЛЬНЫЙ АСПЕКТЫ
Синтаксис – наука о предложении.
Центральное место в традиционном синтаксисе занимало учение о членах предложения. Ещё в первый период в развитии науки о языке сложилось учение о главных членах предложения. Оно основывалось на аристотелевских категориях субъекта суждения и его предиката, которые из логики перекочевали в грамматику, не изменив, однако, своей логической сути: подлежащее – тот член предложения, который называет предмет, подлежащий описанию, а сказуемое указывает на наличие или отсутствие у этого предмета определённого признака.
Во второй период в развитии науки о языке начинает формироваться учение о второстепенных членах предложения, с помощью которых подлежащее и сказуемое могут распространяться. Клод Бюфье (1661–1737) в своей французской грамматике (1732) приблизился к пониманию сущности второстепенного члена предложения как такового. Он назвал его модификатором, имея в виду, что с его помощью говорящий видоизменяет (модифицирует) значение субъекта или предиката. Но привычный для нас состав второстепенных членов предложения был выделен в первой половине XIX в. Карлом Беккером (1775–1849).
В недрах традиционного синтаксиса ещё в XVIII–XIX вв. зародилось разграничение трёх аспектов синтаксиса – формального, семантического и актуального. В XX в. они получили вполне чёткие очертания.
Формальный аспект. Данный аспект синтаксиса предполагает классификацию предложений с формальной точки зрения, т. е. выделение тех или иных типов предложения по их формальным приметам. Так, ещё в рамках традиционного синтаксиса выделяли утвердительные и отрицательные предложения (их формальная примета – отрицательные частицы); повествовательные, вопросительные и побудительные (они отличаются не только интонационно, но и особыми конструкциями; так, вопросительные предложения, как правило, начинаются со слов «Какой…?», «Сколько…?» и т. п. В свою очередь формальной приметой побудительных предложений является употребление в них глаголов в форме повелительного наклонения); восклицательные и невосклицательные (первые, как правило, начинаются со слов, которые могут расцениваться как их формальная примета: Что за прелесть эта Наташа! (Л. Толстой). Как тяжко мертвецу среди людей живым и страстным притворяться! (А. Блок).
Но выделение подобных типов предложений строится на очень абстрактном представлении о внутренних группировках каждого из них. В XX в. синтаксическая наука пошла по пути дробления каждого из этих типов предложения на внутренние формальные классы. Результатом такого дробления в нашей науке стало понятие структурной схемы предложения. Оно играет центральную роль в двух последних академических грамматиках русского языка – 1970 и 1980 гг.
Формальная природа понятия структурной схемы предложения подтверждается тем, что в ту или иную схему, о которой идёт речь, включают предложения, похожие друг на друга в формальном отношении. Возьмите, например, предложения «Дерево растёт», «Душа болит», «Учёный размышляет» и т. п. В них речь идёт о разных вещах, но в формальном отношении они похожи. В каждом из них мы имеем дело с подлежащим, выраженным существительным в соответственном падеже, и сказуемым, выраженным соответственной морфологической формой глагола. Следовательно, мы можем их подвести под один формальный тип предложения и сказать, что они построены по одной структурной схеме предложения. Для описания структурных схем предложения, использующихся в русском языке, авторы академических грамматик ввели соответственную символику. Так, предложения, о которых шла речь выше, построены по схеме N1+Vf3s, где первый символ указывает на существительное в номинативе, а второй – на спрягаемую форму глагола в 3 л. и ед.ч.