Вверх за тишиной (сборник рассказов)
Шрифт:
Но вот исчезла комната. Душу переполнила радость. Белесое небо надо мной становилась все прекраснее, все беспредельнее.
Вечером я пошел в армянский храм и глубоко поклонился иконе Божией матери. Это совсем рядом с Ваганьковским кладбищем, где упокоена моя семья жена и сын…
В православном храме Ваганьковского кладбища я поставил на канун одну большую свечу. И огонь свечи слился с вечностью.
Трагедии нет
Маленький мальчик стоял на перекрестке. Он выбирал дорогу к себе.
В центре города, на перекрестке, стоял мальчик. Он был похож на стрелу, которая должна была взлететь. Эта стрела должна была лететь сквозь беды и горе. Сквозь несчастья и болезни. Все было готово к тому, чтобы взлететь. И в глубине души мальчик знал, что нет никаких смертей. Все это придумали взрослые. И надо правильно выбрать направление. И взлететь вместе со старым городом, где он начинает новую жизнь.
Слабый крик раздался. Почти шорох. Я торопливо стал спускаться по крутому склону. Ночь уже плотно окружала меня. Камни сыпались из-под подошв башмаков. Мне было страшно. Когда-то я уже этот путь проходил. Ноги скользили. Я спускался все ниже и ниже. Крик был громче, но разобрать его я не мог.
Что я делал эти годы? На что потратил время?
Крик притягивал меня. В рот набились камень и песок. Я ободрал в кровь локти и руки, цепляясь за выступы. Крик становился громче.
Но, обдирая руки, я все время цеплялся за каждый выступ. Наконец дорожка стала положе. Мне стало легче идти. И я ясно услышал сквозь скрежет камней и песка: «Я лублю… Я лублю…»
Это свой крик я послал в темноту. Это за ним я спускался вниз, рискуя свернуть себе шею.
Куст жасмина. Открытое окно дома. Недавно прошел дождь, и остался туман. Сквозь туман просвечивает солнце. И вот я прыгаю среди травы. Кузнечик ли или просто какая-то букашка. Все в мире нити тянутся ко мне. Нити понимания и бесконечности.
Гремели погремушки, петрушки, игрушки — крутилась ярмарка. На ярмарке шумел народ.
Человек лет пятидесяти, а может быть, больше зазывно кричал:
— Смотрите, как я превращаюсь в змею! Это труднейший номер человек-змея. Потом я заглатываю целиком кролика. Смотрите, смотрите!
Его звали Люсиком, хотя у него было другое, очень длинное, древнее имя.
Человек стал извиваться. Все быстрее, быстрее. Кольца его тела закружились.
— Ну как? — кричал Люсик. — Теперь вы видите змею?
Немногие зеваки вяло отвечали:
— Не видим. Нет никакой змеи.
Люсик кружился стремительно. Ползал по песку. Его лицо мучительно исказилось.
— Теперь вы видите, что я змея?
— Нет, не видим.
— А сейчас я буду заглатывать кролика. Видите кролика и змею? Люди, как же вы не видите? Куда вы смотрите? Смотрите сюда!
Одно глотательное движение, другое. Кролик исчезает во внутренностях змеи.
Человек-змея Люсик стал невидим. На его месте сидел кролик с оттопыренными ушами и несчастным лицом маленького ребенка.
— Брысь отсюда! — кто-то крикнул ему.
Кролик Люсик неторопливо прыгнул и исчез в толпе.
Перед
грозой мы с тобой сидим. Вырванные из шума в тишину. Как много загадок в каждом повороте твоего лица. У меня такое чувство, что я поднимаюсь по тропинке в горы. Наградой будет, когда я поднимусь, близость твоих губ. Все, что за тобой, — сплошная ночь. Мне кажется, если ты повернешь лицо, из-за гор поднимется солнце.А потом все закроет ночь грозы. И будет долгий, долгий ливень.
Люди смеялись. Они стояли на балконах, на тротуаре, показывали вверх пальцами и смеялись.
Небольшой старичок с длинным горбатым носом, ухватившись палкой за такое же горбатое облако, пытался удержаться и не упасть вниз, на крыши домов. Он сам походил на облако и мог быть облаком. У него были живые, широко раскрытые глаза, красные от напряжения.
— Надо же такое, Абрам Яковлевич и войну прошел, и жену Мирру потерял, а все еще цепляется за жизнь, — говорили те, что стояли внизу и на балконах.
Было непонятно, как облако боится упасть. Ну, пусть старик, пусть инвалид, но все-таки ведь облако?!
— Наверное, пенсию хочет у вас получать, — острили внизу.
Из глаз старика капнула слеза. Вообще на небе прибавилось облаков. Старик исчез. Пошел дождь. Странно, дождик был солоноватый. И когда люди стали расходиться, многим хотелось что-то удержать и с чем-то не расставаться.
Река неширокая, с быстрым течением которой я пытался справиться в детстве, преодолевая сопротивление воды, я плыл к высокому темному берегу, где виднелись две рогатые коряги, а за рекой — поле цветущего картофеля с розовыми и белыми цветами, это сохранилось в моей памяти, а я мечтал, что когда вырасту, то обязательно доплыву до торчащих из воды у высокого темного берега коряг, — вот так всегда я жил между прошлым и мечтою о будущем, не понимая, что я просто ласточка-береговушка, с радостью полета, стремительно-бесконечной и короткой жизнью.
Наблюдательность разрослась с годами у Хомякова. Его глаз выхватывал все необычное: зазубрины в крюке, насмерть вбитом в торцовую стену дома напротив контейнера с мусором.
Однажды ему рассказали анекдот, как человек потерял сон в дырявом кармане.
Хомяков увидел этот карман. Огромный. Ног, куртки, ничего как бы не было — только карман.
— Ну, — услышал Хомяков.
— Сейчас, только побреюсь.
— Ну, — опять услышал Хомяков.
И тогда, цепляясь за какие-то выступы, полез вверх. При этом он думал: «Нелепая жизнь. Бесследно пропасть в чужом дырявом кармане».
Крюков смотрел собеседнику в глаза. Глаза цвета скошенной задыхающейся травы, истоптанной копытами коров, лениво жующих траву.
И говорил так же, как жующая корова, лениво:
— Вот вы глядите, что-то видите… Ну хотя бы деревья, дома, небо, кладбище, смерть. Это все не то. Не само действие. Вам нужна трагедия? Но ее нет. Трагедии нет. Так что вот.
И еще раз повторил:
— Нет. Трагедии нет.
ВВЕРХ ЗА ТИШИНОЙ