Вверх за тишиной (сборник рассказов)

Васта Трубкина и Марк Кляус

^Плач

Светлой памяти моей жены Галины Демыкиной и сына Андрея Демыкина

«Что не сделается, не станется, что из мертвых в живы восстанут», — так поется в народной песне. Об этом и мой рассказ.

В лето 1960 года ехал я автобусом. Ехал к озерам на северо-восток Литвы, ближе к Белоруссии. Задремал. И вдруг слышу: «Что ж ты сгорилась, милая?» Открыл глаза. Передо мной на скамейке две женщины в старинных русских одеждах, длинные платья, черные платки на голове. Слово-то какое «сгорилась». Тут и слеза слышна, и «сгорбилась», и «как я тебя жалею». Всё только в одном слове. Такой глубины и чистоты русскую речь не ожидал услышать здесь, в Литве.

Я познакомился с женщинами. Мы сошли на остановке, и дальше — пешком, по лесной дороге. Вышли к русской деревне. Вечерело. Пригласили меня в избу.

— Давно вы тут поселились? — спросил я у хозяина, мужика с окладистой черной бородой. Одна из женщин была его женой.

— А мы шпаки-скворцы, не слыхал?

— Что за такие шпаки? — спросил я.

— Старой мы веры. Каких веков, не знаем, но подались наши сюда из срединной России в давние времена. На телегах, с детьми — все с места снялись. Ночевали в дуплах деревьев, как скворцы… Вот, милый человек, почему мы и прозваны шпаками. Сюда нас вынесло. А леса тут были темные. Срубили дома, обжились.

— Ты заезжему расскажи не старое, — вмешалась жена, — а как в последнюю войну злодеи злодействовали. Изничтожили нашу деревню, почитай что напусто.

В избу заходили люди: чужой, свежий человек явился.

И стали меня водить из одной избы в другую, какие тут еще сохранились. Рассказывали. Услышал я тогда и про немцев, и про «шавулистов» — так называли шпаки литовских, да и русских полицаев.

Стемнело. Просто ночь. Лиц уже не различить. А люди все говорили. Уж и не мне — себе, освобождая душу, выплакивая свое горе.

* * *

…Изба Васты Трубкиной. В избе по лавкам сидят люди. Мужики бородаты, в темных рубахах с длинными рукавами.

Васта Трубкина. Один ворожбей приходил. Будете жить, говорит, да не в этом доме.

Рогатая рожа приплюснулась к окну, пропела. На зеленом на лужочке заяц волка пожирал. Васта, тебе к НЕМУ идти.

Васта Трубкина. Мне один ворожбей и сказал — подходит к печи с чугуном: «Ты, Васта, крестивши ребенка, еще попробуешь родить». И правда, мы с Минкой и матерью… тогда молодая, глупая была… крестивши когда ребенка, приходим мы с ём, давай вужинать. А я чувствую — не могу встать. Я говорю матке: тяни мои ноги на землю — ну, лезет ребенок вон. А матка мне: кричи гвалту, кричи. Да схватила медную икону — и с молитвой. А я приплыла к кровате — чувствую, не могу. Согнулась. Говорю матке: мой мне ноги. Она ноги мне мыть — и уж не помню — с тазом. И опять ко мне. А у меня медью все — так порыгала, порыгала… А другой ворожбей говорит: «Одна ты останешься».

Григорий Шевайтийский,поднявшись с лавки. Меня-то как пороли — ой! Зубров бил. Вот Семен Ребятников скажет. Скажи, Семен Моисеевич.

Семен Ребятников. Верно. Зубров бил. Остальные поют песни, ладошками кляцкают. Рубаху на ем порвали, предательки.

Рогатая рожаприлипла к окну, кричит. Боров, боров, боровей, нарожал мешок детей. Куда девати, куда распихати… Васта, купи ребеночка, купи боровеночка. Рожа исчезает.

Васта. Пошла в баню — ой, умри, горе, — не приду домой. Это я все про мужа и ребят — как вспомню…

Григорий Шевайтийский,обращаясь к Семену Ребятникову. Ты скажи, скажи, как меня секли, как издевалися.

Семен Ребятников. Да чего… Входит жена Григория Шевайтийского. Вот ты у нее. Показывает на жену Григория Шевайтийского. Пускай она расскажет…

Григорий Шевайтийский. Расскажи, Нюра! Расскажи, как меня полосовали…

Нюра Шевайтийская. У нас теленочек заболел. И встал слабо и не пил…

Григорий Шевайтийский. Не об теленке сейчас. Слышь, обо мне. Как меня пластали.

Входит Федосей Авдеенок.

Григорий Шевайтийский,радостно. Вот и его тоже. Верно, Федосей?

Федосей Авдеенок. Чего?

Григорий Шевайтийский. Расскажи, Федосей, как нас резиной охаживали.

Федосей Авдеенок. Лошадей пораскрепляли. Одна на три двора.

Нюра Шевайтийская. А с кем же нас? К кому нас определили?

Федосей Авдеенок. С Гурьяном Елькиным и Варфоломеем Кирилловым.

Васта Трубкина. А когда лошадей будут давать?

Федосей Авдеенок. Кто же знает? Инспектор оттуда пришоци. Мне обратно сотку срезал.

Нюра Шевайтийская. Да, уж это правда. Язык другой раз и втиснешь.

Григорий Шевайтийский. Все вы не про дело. Не про дело! Расскажите, как меня на порог валили, как рубаху закатывали.

Нюра Шевайтийская. Тебя тогда выкликают. А мы в дому, с дочерью. А когда тебя на подводу сажали — так мы выбегли. И я кричу: Люська, голоси, кричи, Люська, гвалту, отца твоего повезли. Отца забирают.

Григорий Шевайтийский. А я как с подводы ластану, а меня схвативши да стоячего еще ожгли. А рядом слышу — ду-ду-ду — расстреливают.

Свинячий крик. Все слушают.

Федосей Авдеенок. Суков Михаил парсюка зарезал. Повезет сдавать.

Входит Иван Авдеенок, брат Федосея. Молча садится на корточки рядом с Федосеем.

Григорий Шевайтийский. Иван! Ты же недалеко стоял.

Иван Авдеенок. Чего стоял?

Григорий Шевайтийский. Стоял. Я же видел. Чего?.. Когда нас с братом твоим Федосеем клеймовали, а?

Иван Авдеенок. Ну, как раз меня, брата и отца из дома вычистили. И отца к старикам повели, которых на расстрел. Закопали отца, а потом задерновали так мы чуть нашли. И хоронить не дают — чтоб ни писку, ни визгу, значит.

Нюра Шевайтийская. Я рано проснулась — чуть светало. Пошла к корове, гляжу, катят — одна фурманка, другая фурманка — а рядом с автоматами… Ну, думаю, — ой-ёй-ёй!

Заходит Лысов Еремей, двоюродный брат Ребятникова.

Еремей Лысов. Ну чего? Не объявляли?

Семен Ребятников. Еще рано. Сколько время? — Подходит к репродуктору, глядит на черную тарелку радио. — Давно включен, а молчит. Васту приходили звать — а так тихо. С утра ни гу-гу.