Вверх за тишиной (сборник рассказов)
Шрифт:
— Артем, — прошептал опять полковник.
Танк чуть-чуть шелохнулся, и огромный стальной член стал медленно подниматься вверх.
Губы, гортань — все мгновенно пересохло. Так уже было в Афгане.
— 23 часа 52… 53… 54… 55…
— Угломер тридцать ноль, наводить в цель, — и полковник крикнул: Огонь!
Огромное облако спермы рвануло к небу.
— Выстрел, — в блаженном изнеможении выдохнул полковник. — За погибших товарищей, за этих сосунков, мать вашу так… Огонь!
— Выстрел, — он захлебывался в дрожащей радости. — Ах ты, кровь-кислица, пользуйтесь, размножайтесь…
— Огонь!
Выстрел.
— Огонь!
Ствол
— Артем! — взревел полковник. — Ты что, мать твою ити…
Танк был жалок. Со всей силы полковник ударил кулаком по зеркалу. Куски стекла посыпались на плиточный пол ванной.
— Все, выпал в осадок.
Полковник поднял довольно большой кусок зеркала, пригладил усы.
«Может, по венам?» — он полоснул куском стекла по кисти руки. Выступила кровь. И усмехнулся: «Идти с этим ранением в санбат».
В голове проявился номер телефона. Кто же это? Вышел из ванной. Набрал номер. Услышал женский голос.
— Даша, Вера, нет, Леля.
Женский голос сменился мужским:
— Иди ты знаешь куда…
Полковник положил трубку и тяжело осел на стул. Увидел, что еще держит в руке кусок зеркала. Бросил его, и почему-то тот не разбился.
0 часов 13 минут. Тихо. Фабрика уже не работает.
Заскулила собака.
— А, Жанетка, — полковник наклонился и погладил собаку, — сейчас, сейчас, пойдем погуляем.
Взял поводок, надел плащ, не забыл и зонтик.
На улице муравил мелкий дождик.
Полковник нажал кнопку, выстрелил зонтом. Поводок не стал пристегивать.
Они шли знакомыми переулками к широкому проспекту. Перейдешь его — а там садик, который особо любила Жанетка.
Они еще стояли с Жанеткой на тротуаре, как из соседней улицы на проспект темной водой выплеснулась толпа. И в толпе был свой порядок. По бокам шли молодые ребята, вооруженные автоматами.
Что это?
Грохот солдатских ботинок полоснул его узнаваемой радостью.
На проспекте, не то что в переулках, было довольно светло. Он увидел свастику на рукавах.
Еще не думая, полковник сорвался с тротуара, и командирский голос вернулся к нему:
— Отставить! Стоять!
Полковник отбросил зонт и вклинился в толпу.
— Разойтись! Среди вас есть афганцы?
Ближайшего парня одной рукой схватил за грудь, а другой рукой стал сдергивать повязку с рукава. Мешал поводок. Но полковник не хотел его бросать.
— Ты чего, старик, в уме?
— Мразь, фашист, гад… Я бы тебя в Афгане мордой в серый песок…
Но кто-то уже обхватил его сзади.
Залаяла Жанетка. Ее подбили ботинком. Она завизжала и отлетела в сторону. Полковник вырвался и, обернувшись, хлестанул со всей силы поводком.
— Да это же еврей.
Его свалили. Начали бить ногами.
Толпа шла по распростертому по мостовой полковнику.
Когда все стихло, он еще был живой.
Усилившийся дождь смывал остатки мыслей полковника. И вдруг он почувствовал на лице теплоту. Собака лизала ему нос, рот, уши.
«Жанетка, — с туманной любовью подумал полковник, — надо домой ползти».
К утру ветер разогнал тучи. В садике на скамейке спал пьяный, прикрытый целлофаном.
По дорожке бежала трясогузка. Среди старых лип слышались песенки щеглов и зябликов. Им не мешал шум машин на проспекте, вышибавших воду из-под колес.Старик
Вспыхнул гудок телефона. Старик приложил к уху трубку. Услышал:
— Всё.
Старик положил трубку. С трудом поднялся из кресла. Подошел к той стене, где висел его портрет. Свет из окна превращал стекло портрета в зеркало.
Старик неподвижно стоял и смотрел. Не дрогнул, даже когда увидел, как распахнулось окно. Разбились стекла. Падали вниз на дорожку сада в глухой тишине.
Рука гладила. Утопала в шерсти. Дикая шерсть. С памятью глухой чащобы.
Голоса:
— Покажите мне этот кусок.
— Неплохой. Посмотрите сами. Тут, правда, есть кости. Но вы сами знаете, мяса без костей не бывает. Берете?
— Беру.
— Вы измазались. Кровь.
— Ерунда. Мы и так задержались с этими разговорами.
Рука гладит шерсть. Одна рука, другая… Руки… Руки…
А вот и приказ: «Отцепить мундштуки».
Они, как свора гончих, рванули с поводков. Туда, где в розовой дымке, виднелись дом и сад. Почувствовав слабину, дикая шерсть серым мутным потоком накрыла сад и покатила к дому.
И уже никого не интересовало, что на самом верху дома, на чердаке, из окошка с разбитым стеклом смотрят грустные глаза человека. Когда-то бывшего хозяином дома.
Старик взял старый полевой бинокль. Посмотрел в большие окуляры. И вместо городского кладбища с массивными памятниками увидел деревенский погост. Среди накренившихся черных крестов, железных надгробий со звездой вверху пирамиды бурно разрослись кусты малины, шиповника, папоротника. Ниже к реке поднимался дудник с мелкими белыми цветочками. Широкий разлив кипрея. Над погостом поднимались сосны.
— Ничего, место сухое, хорошее. Тут и часовенка была, да, видно, разрушили…
Старик не огорчился. Он подумал: «Надо бы теперь по-другому посмотреть в бинокль». Но вместо этого решил вызвать секретаря. Поискал под столешницей тайную кнопку. Нажал. Кнопка провалилась. Старик тыкал толстым пальцем, и палец уходил в небытие.
С трудом выдернул руку. Хотел взять пейджер. Раздумал. И выше поднял седую голову.
Он сидел в кресле спокойно.
— Я еще стометровку пробегу, — говорили его толстые губы.
Но сам он сидел неподвижно, подготовившись к вечности.
На шоссе
Убит и зарыт. Темно. Даже черно. Кто-то убит, кто-то и зарыт на 106 километре по Минскому шоссе. Деревья. Может, они видели? Ели, сосны с подлеском бузины. Весна уже близко. Она дышит. Тот, кто убит и зарыт, неторопливо отбрасывает сырую землю. С усилием выползает из ямы.
В лесу кое-где еще снег. На снегу полосы от лыжни. Обрываются.
Трава, маленькие кустики черники с зелеными листьями, папоротники. Рядом с шоссе, в овраге желтые головки мать-и-мачехи.