Вы любите пиццу?

– Значит, я правильно поступил, заехав за вами!

В конце концов Одри самой пришлось увести его из гостиницы, подальше от насмешливого любопытства клиентов и персонала.

Семейство Гарофани в ожидании траурной церемонии собралось у стены дома на Сан-Маттео. Если мужчины ограничились черными креповыми повязками на рукавах темных костюмов, то женщины были одеты гораздо живописнее. Воображение здесь явно играло более важную роль, нежели строгое соблюдение ритуала, сказывалась, конечно, и ограниченность средств. Одежды, вероятно взятые напрокат, придавали фигурам не слишком подходящий случаю, комичный вид. Серафина едва удерживала равновесие на слишком высоких для нее каблуках. Джельсомина и ее сестра, окутанные траурными покрывалами, напоминали мифических Эриний, как их изображают в деревенских театрах.

Увидев, как Альдо старается не смотреть в ее сторону, Одри искренне порадовалась, что семейство приняло ее без вчерашних бурных проявлений восторга. Было, впрочем, не до нее: подкатил ветхозаветный катафалк, запряженный неврастеничного вида клячей, управлял которой причудливо одетый старик, погруженный в непробудную, по всей видимости, дрему. Мужчины, в основном из тех, кого Одри накануне видела у Итало Сакетти (сам кабатчик стоял в первых рядах на другой стороне улицы), всем скопом вошли в дом и через некоторое время на плечах вынесли гроб с останками Рокко Эспозито. Утром его привезли домой, чтобы, как полагается, проводить на кладбище от родного крова.

Как только гроб положили на катафалк, женщины клана принялись воссылать жалобы небу, стонать и испускать душераздирающие крики, прерываемые рыданиями. Удивительно, но все это таинственным образом сливалось в единый, словно бы специально ритмизованный, похоронный плач, подобный древней мелопее. Когда женщины умолкали, чтобы перевести дух, им начинал вторить хор неизвестных плакальщиков из толпы. Англичанка, сердясь на подобное предположение, ловила себя на мысли, что и те и другие получают какое-то удовольствие от этого столь музыкального отчаяния. Но окончательно ее сбило с толку появление дюжины музыкантов с флейтами, тромбонами, трубами и рожками, выстроившихся прямо за катафалком. Один из клиентов «Итало Сакетти», взявший на себя функции распорядителя, попросил членов семьи следовать за музыкантами. Во главе встал Марио, рядом с ним – Дино и Альдо. Джованни держался чуть в стороне. Что касается женщин, то траурное шествие возглавляла Джельсомина, поддерживаемая сестрой и Лауреттой. Памеле выпала честь служить точкой опоры Серафине. Одри встала рядом с Лауреттой. Младшие дети остались дома и вопили от огорчения, что их лишили такой необычной прогулки. Услужливая соседка помогла быстро загнать их домой. Как только катафалк тронулся, музыканты заиграли похоронный марш, причем неожиданно на довольно веселый лад. Казалось, катафалк тянет за собой хоровую капеллу, а заодно и всю улицу.

Как ни пыталась Одри, но воспринять эту похоронную процессию всерьез никак не удавалось. Да разве в Неаполе вообще можно относиться серьезно к чему-либо, пусть даже и к смерти? Это вам не Англия! Она на секунду представила выражение лиц своих родителей и особенно Эйлин Рестон, если бы они увидели ее посреди этой стонущей толпы, окруженной музыкантами, и улыбнулась. Кортеж пересек всю южную часть старого города и добрался до церкви Тринита делли Спаньоли. После отпевания каждый занял прежнее место за катафалком, только музыканты теперь шли во главе процессии. И все двинулись вперед под веселый мотивчик, должно быть, один из тех, что играют по субботним вечерам для развлечения молодежи. Неврастеническая кляча несколько приободрилась и резвее потащила свою траурную колымагу. Падре и служки шли едва не приплясывая. Одри заметила, что даже Марио, и тот покачивает головой в ритм музыке, а Джельсомина, как и ее сестра, старается не нарушать мелодию своими стенаниями.

До кладбища было довольно далеко. Под палящим полуденным солнцем кортеж таял, разбредаясь по расположенным по пути кабачкам. Серафина, сняв туфли на высоких каблуках, шла босиком. Лауретта тащила измученную Джельсомину. Наиболее слабые едва плелись в хвосте. Блестящее начало заканчивалось беспорядочным бегством. Однако на кладбище, когда гроб опустили в могилу, церемония вновь обрела некоторую торжественность. Джельсомина испустила столь пронзительный вопль, что он еще долго отдавался в лазури неба. Серафина и Лауретта поддержали ее, но несколько тише. Когда священник прочитал молитвы, дал соответствующие благословения покойному и уселся на катафалк, чтобы вернуться обратно, Джельсомина попыталась кинуться в зияющую могилу на гроб к мужу. Дино едва удержал ее.

– Не уходи, Рокко! – вопила вдова. – Останься со мной! Подожди, и мы уйдем вместе. Что я стану делать без тебя?

На сей раз Одри прониклась сочувствием к этому неподдельному отчаянию. Но Рокко не отвечал – что при данных обстоятельствах было вполне естественно, – и все горестные крики вдовы остались втуне. Тогда она повернулась к оставшимся.

– Моего мужа убили! Моего Рокко, который ни разу в жизни никому не сделал зла… Скажите, жители Сан-Маттео, я вас спрашиваю, разве убийцы не должны заплатить кровавый долг?

– Да! – прозвучал единогласный ответ.

Мисс Фаррингтон почудилось, будто она перенеслась на много веков назад, в Римский форум, когда Марк Антоний над трупом Цезаря обратился к согражданам с призывом к отмщению.

Возвращаясь с кладбища, они молча шли рядом.

– Вы уезжаете, правда? – спросил Альдо.

– Да.

Молодые люди уже подошли к корсо Эммануила II.

– Может быть, присядем на минутку, раз я вас больше не увижу?

Они сели на скамейку. Стараясь избежать тяжелой сцены, Одри спросила:

– Вы совсем не работаете, Альдо?

– Зачем?

– Но… чтобы зарабатывать на жизнь?

– О, мне всегда удается раздобыть несколько лир, и этого вполне хватает.

Наступило недолгое молчание, потом Альдо проговорил:

– Если бы вы любили меня так, как я вас люблю, я бы, может быть, стал рыбаком, как дядя Дино.

Какой смысл объяснять, что дочь Дугласа и Люси Фаррингтон ждет от жизни гораздо большего, чем стать женой неаполитанского рыбака? Даже пытаться нечего. И девушка нервно заметила:

– Но, послушайте, в жизни есть не только любовь!

Альдо посмотрел на нее с недоумением.

– А… что же еще?

Трудно было сразу ответить на это что-нибудь определенное, и Одри была благодарна молодому человеку за то, что он не стал настаивать. Указав на раскинувшийся внизу Неаполь, он проговорил:

– Как красив мой город!

Предпочитая перевести разговор на безопасную тему, девушка живо откликнулась:

– Да, он прекрасен.

– Вы не можете уехать, не узнав его по-настоящему.

– Если мне и придется это сделать, Альдо, то лишь из-за вас.

– Ладно. Если вы не против, я готов стать для вас таким же гидом, как для любого другого клиента… Вам только придется изредка бывать у нас, чтобы приучить к мысли о своем отъезде…

– Но ведь это совершенное безумие! Что заставило вашу матушку вообразить, будто мы поженимся?

Молодой человек пожал плечами.

– Все очень просто. Она знает, что я вас люблю, а поскольку и сама меня любит, то не сомневается, будто все разделяют ее чувства… Ну как? Остаетесь?

– С тем условием, что вы пообещаете больше не говорить на эту тему.

– Обещаю. Завтра утром мы поедем на Ривьеру.

Одри протянула ему руку. Но молодой человек с улыбкой отступил.

– Туристы не пожимают руки своим гидам, синьорина.

В приемной «Макферсона» Одри сказали, что звонил мистер Рестон, справлялся о ее здоровье и служащий позволил себе сообщить, что, судя по всему, состояние мисс Фаррингтон превосходно.

Милый Алан… такой преданный, вежливый, всегда так хорошо знающий, что можно и что нельзя делать… На расстоянии он казался Одри привлекательным, ибо недостатки стирались в памяти, а достоинства выступали на первый план. Недовольная собой за то, что уступила просьбе Альдо, и мучимая угрызениями совести, мисс Фаррингтон написала Алану длинное письмо. Девушке хотелось порадовать жениха, и потому с начала и до конца письмо не содержало ни крупицы правды. Вполне искренне звучало только окончание – Одри действительно намеревалась поскорее вернуться в Геную. Девушка хотела уехать, ибо положение представлялось ей все более абсурдным.