Вы меня не знаете

Я вдруг ощущаю за поясом тяжесть собственного пистолета. Как только я достаю его, все происходит одновременно. Чувак из Пушек таращит глаза и отступает. Кира выворачивается из его хватки и замирает. Секунда, и она начинает кричать: «Господи-господи-господи», не останавливаясь. Я наставляю пистолет на чувака и говорю ему съебывать. Но голос у меня надламывается, как у ребенка. Он меняется в лице. Улыбается такой типа злой улыбкой и шагает ко мне, держа пистолет впереди себя.

– Я его тебе сейчас в жопу засуну, – говорит он и делает еще шаг.

Он подходит ближе, а у меня в голове как будто сироп. Надо, чтобы она снова заработала. Там как будто батарейка села, и нужно что-то, какая-то искра, чтобы ее запустить. Вдруг Кира кричит, и голова у меня включается. Моторчик снова работает. Как шестицилиндровый двигатель.

Я стреляю. Попадаю ему куда-то в плечо, его разворачивает, он кричит и падает на землю. Кровь забрызгала мне глаза. Я почти ничего не вижу и вытираю их рукавом. Смотрю туда, где он упал, но его уже нет. Он просто исчез. На земле только лужица крови. Я бешено оглядываюсь, но его не вижу. Начинаю паниковать, потому что думаю, что он сейчас напрыгнет на меня сзади. Верчу головой туда-сюда. Наконец я вижу, что он ковыляет туда, откуда появился, – за мост.

Я хватаю Киру и заталкиваю ее в машину. Завожу. Руки у меня дрожат. Сердце так колотится о ребра, что, кажется, сейчас разорвется на кусочки. Так громко, что мне страшно. Но каким-то образом мне удается взять себя в руки, включить передачу и поехать.

Я гоню, не разбирая дороги. Кровь бурлит во всем теле. Стучит в ушах. Я смотрю на Ки и вижу, что она открывает и закрывает рот, но из-за шума в голове я ни черта не слышу. Это, наверное, из-за выстрела. Он меня оглушил. Но я не останавливаюсь. Судя по тахометру, я гоню на бешеных оборотах, но все равно ничего не слышу.

Сперва я виляю, но через пару минут выравниваю движение. Заворачиваю за угол, но это оказывается тупик. Разворачиваюсь на сто восемьдесят и еду обратно, мимо лужи крови. Блин, откуда я приехал? Я еду дальше, но не могу найти выход из этого лабиринта. За каждым поворотом теперь вдруг дорожные столбики или пешеходные улицы. Блядь. Наконец я поворачиваю на улицу, по которой приехал, и вот я гоню домой, с моей девушкой в машине.

Рассказывать об этом – все равно что возвращаться туда. Я стою в этом зале, и сердце колотится. Блядь! Знаю, надо следить за языком, но тогда реально было страшно. Ты не знаешь, как поведешь себя, пока не окажешься в такой ситуации. Может, ты разрулишь, но можешь и облажаться. В тот раз такое могло случиться. Я мог бы облажаться, и тогда, возможно, все бы закончилось. Но мне еще оставалось пожить. Еще не все главы написаны. Не вся история рассказана. По крайней мере, так я это вижу.

Я вам, ребята, скажу кое-что по секрету. Перед тем, как я уволил своего адвоката, он сказал мне ни в коем случае не рассказывать вам эту историю. Почему, спросил я, почему нет? Он говорит, она поможет доказать, что ты виновен. Во-первых, она доказывает, что у тебя есть пистолет. Во-вторых, что ты его с собой носишь. В-третьих, что ты готов из него стрелять. И в-четвертых, она доказывает, что ты достаточно умен, чтобы избежать наказания.

Я понимаю ход его мысли и прочее, но, как по мне, это чушь. Это ничего не доказывает. Вы и так знаете, что я хранил у себя в квартире пистолет. И всем понятно, что, если у человека есть пистолет, значит, есть и обстоятельства, в которых он им воспользуется, иначе зачем он нужен? Но это была самозащита. Тот чувак убил бы меня, это точно. Я по глазам видел. Я был там, вы – нет. Он направил пистолет мне в лицо. Я до сих пор это вижу. Это не шутки. Он бы убил меня, и тогда рассказать все это было бы некому. Сделай или сдохни. Я сделал то, что должен был. Правда, я-то его не убил. По крайней мере, никто не явился и не сказал, что убил. Но если я убил его, обвините меня в этом. Я и это обвинение оспорю. И знаете что, это дело я бы выиграл. Это была самозащита, и точка. Только не надо вешать на меня убийство пацана, которого я, блин, не убивал. Вот это сразу на хер.

Короче, теперь вы знаете. Извините, господин адвокат, где бы вы там ни были. Я должен был рассказать. Это единственный вариант объяснить, почему полиция нашла у меня в машине следы продуктов выстрела. Все из-за того выстрела, господа присяжные. Из-за того, что я стрелял в того мудилу из Пушек, а не в Джамиля. Вот вам и объяснение улики номер пять – по большей части.

Короче, Кира теперь была дома, но далеко не в безопасности. Вообще-то, безопаснее ей было с Пушками, но тогда мы этого не знали. Тогда нам казалось, что самая большая опасность для нее – она сама. Дорога домой была долгой. Сначала Кира была заторможенная, как будто в трансе, но вскоре начала психовать. Она стала колотить в окна и орать, чтобы я ее выпустил. Я сперва ничего не понял. Какого хрена? Не то чтобы я ждал, что она встретит меня как героя, но я уж точно не ожидал оскорблений, которыми она меня поливала в ту минуту. Но, по правде говоря, я сам виноват. Я же ни хрена не продумал.

Когда я нашел ее, я был так озабочен тем, как ее вытащить, что вообще не подумал, что буду делать с ней потом. Я соображал по ходу дела. Найти ее. Ага, нашел – что дальше? Вытащить ее. Ага, вытащил – что дальше? Привезти домой. Блин, нет, только не домой, там ее станут искать в первую очередь. Но у меня мозги работают так. По прямой.

Кира рассуждает по-другому. Если у меня ум – это карандашный рисунок типа «палка, палка, огуречик», то у нее – типа Майкл Анджело. У нее есть – как там ее? – перспектива. А еще цвет, 3D и все остальное. А у меня – круглая голова и руки-палки. В конце концов, когда она перестала кричать и я уговорил ее не открывать дверь и не порываться сбежать на каждом светофоре, она объяснила, что не дает ей покоя. Если они не найдут ее, сказала она, то шлепнут ее брата. Вот так просто.

Я об этом не задумался ни на секунду. Я считал, что, если заберу ее оттуда, от них, она будет в безопасности. На Спукса мне было, честно говоря, насрать. Он просто никчемный наркоша. Даже если бы я вспомнил о нем раньше, я бы поступил точно так же, правда, тогда я был бы готов к Кириной реакции.

Через некоторое время мне удалось ее успокоить, не дать выпрыгнуть из машины и привезти к себе.

– У меня есть план, – повторял я, – у меня есть план. – Хотя никакого плана у меня не было. Палка, палка, огуречик, вы же помните? Правда, по пути мне в голову пришло кое-что – не сам план, но то, что могло стать планом.

– Никто ведь не знает, что тебя увез я, так? Они считают, что какой-то чувак, может, из другой банды, увез тебя под дулом пистолета, просто чтобы их напрячь.

Она, не отрываясь, смотрела сквозь лобовое стекло, и я понял, что игра в молчанку будет долгой.

– И я подстрелил одного из них, так что они, скорее всего, думают, что это бандитская разборка. Ни один бойфренд такого бы не провернул. Тот чувак думает, что я клиент и что я выстрелил в него, потому что он стал выебосить.

Она посмотрела на меня и не ответила.

Когда она вот так молчит, в голове у нее может происходить все что угодно, так что можете себе представить мое облегчение, когда она наконец сказала:

– Ладно, может, ты и прав.

Когда мы приехали ко мне, я сразу же набрал ей горячую ванну. Даже шампуня туда налил, чтобы пену сделать. Она не хотела залезать, но я поуговаривал, и она сдалась. У нее как будто не было сил спорить, а в случае с Кирой это значит, что дело плохо. Хотя я и так знал, что дело плохо. Она заставила меня ждать за дверью, пока переодевалась. Через несколько минут я вернулся с чашкой чаю и постучал.

– Оставь у двери. Я потом заберу.

Я стоял на пороге и прислушивался. Может, она там плачет?

– Ки, можно войти? – наконец спрашиваю я.

– Нет, – говорит она, и я возвращаюсь в гостиную и жду. Телик не включаю.

Когда она вышла в моей пижаме, казалось, что ей полегчало. Щеки у нее до сих пор были розовые после ванны, а голова обернута в полотенце. Теперь она больше походила на себя, чем на призрака. Я встал и попытался обнять ее, но она дернула плечами и села, подтянув колени к груди, и уставилась в пол.