Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Вы слышите их?

Саррот Натали

Шрифт:

Ничего подобного, они ошибаются, они не правы, никакой он не педель, не надзиратель… Пусть они простят его, они, такие чистые, такие невинные, такие — он хотел бы верить, он верит — такие стыдливые — ему не хватает стыдливости, это верно — они не любят выставлять напоказ свои чувства, хотя питают, возможно, подлинное уважение к этим «ценностям»… пусть они простят это непотребное слово, оп научил их ему, он сам теперь краснеет за это… Он был бы счастлив остаться сейчас с ними, ему скучно там, внизу, вдали от них… Почему они его бросили?.. Разве я не мог бы принять участие? Вы понимаете, я как тот ирландец, вы ведь знаете анекдот? Увидев ссорящихся людей, он подходит и спрашивает: — Не могу ли я принять участие? Или это частная ссора?.. Ха-ха-ха, заливаются они… До чего смешно, нет, я не знал этого анекдота… — О чем вы тут разговаривали,

пока я там… Боюсь, он никогда не уйдет.!. Вы заметили, как оп на меня посмотрел, когда я сказал, что отнюдь не коллекционер?

Ну разумеется, они заметили, слышали, оценили… вполне оценили… Они мгновенно улавливают его малейшее душевное движение, как бы ничтожно оно пи было, они ведь обучены, натренированы им, он ведь снабдил их самыми подробными картами, поистине, картами генерального штаба, в которые его заботами поминутно вносятся уточнения, они отлично ориентируются па этой территории, уверенно занимают ее теперь… тонкие струйки их смеха просачиваются во все уголки, пропитывают каждую складочку.

И вдруг иссякают…

Они немного выжидают… Хотят его успокоить, пусть себе думает, будто все уже кончено, будто наказание длилось достаточно долго, будто там, наверху, рассудили, что с него хватит… Они упиваются его облегчением, бедняга не подозревает, что ему не уйти от своего и недалека минута, когда, хочешь не хочешь, придется начать все сначала…

И однако, так легко, так просто их раздавить, даже но раздавить, а просто стереть начисто, одно движение, и от них следа не останется — ни кляксы, ни пятнышка… достаточно наклониться к простаку, который благодушествует по ту сторону стола, постукивая кончиком согнутого большого пальца по чашечке трубки, зажатой в его крупной пухлой руке, достаточно потянуться к нему, довериться, открыть душу, впитать слова, роняемые со спокойной уверенностью… не отдавая себе отчета в том, какое они производят впечатление… Да и как бы мог он, так хорошо защищенный, такой доверчивый, он, никогда даже не подозревавший о существовании тайных сговоров, бесов, наваждений, сглаза, колдовства… И до какой степени это неведение, эта наивность усиливают очистительную силу слов, произносимых им так отчетливо, с благородной и важной медлительностью: — О да, случается, подвезет… поистине, когда не ждешь. Помнится, был я тогда по делам в Камбодже… И вот, совершенно случайно, в довольно грязной лавчонке, из тех, где меньше всего рассчитываешь найти что-либо… среди хлама… базарного барахла, фабрикуемого на потребу иностранцам… дешевых будд, птичьих чучел… не знаю даже, что толкнуло меня войти… бывают дни, когда тобою движет своего рода предчувствие… Я приподнял уголок ковра, мне показался довольно занятным его рисунок… и там… я пе поверил своим глазам… маленькое чудо… да вы видели у меня эту вещь… — Маленькая танцовщица? — Да. Именно она. Торговец даже не подозревал… А я, разумеется, виду не подал… И, знаете, не из скупости… Он энергично кивает. — Да, я знаю. Конечно, дело не в этом. Тут совсем другое…

Да, он знает, он понимает… Важно быть единственным, единственным, кто знает толк, единственным, кто открыл. Чтобы сотворить, чтобы дать вторую жизнь. (^Вырвать у смерти, у разрушения, у опошления, прижать к своей груди и, сдерживая желание побежать, принести домой, запереться наедине с этим… с глазу на глаз… пусть никто нас не беспокоит… и, достав свои инструменты, свои чистошерстяные или льняные лоскуты, наждачную бумагу, замшу, кисти, щетки, растворители, масла, воски, лаки, скрести, протирать, ждать, молить, уповать, отчаиваться, добиваться, снова скрести, наващивать, будто от этого зависит собственная жизнь… прерывая в изнеможении и снова берясь за работу, забывая о еде, о сне… пока, наконец… — Ах, это даже прекраснее, чем я думал. Под слоем грубой краски ни щербинки, ни трещинки… нетронутое дерево… великолепный материал… чудо, да вы сами видели ее… Да, он ее видел… сияющую, царственную, окруженную почетом, восстановленную в своих правах… — Да, она восхитительна…

Но я, видите ли… Я… должен признаться, никогда не был коллекционером… Никогда, не так ли? Это им известно. Вы, там, знаете вы это? Никогда не был. Нет у меня, с вашего разрешения, коллекционерской жилки. Нет этой струнки… Наоборот… Они ухмыляются. Обратное коллекционеру?.. Эти оговорки… чего не скажешь, когда они вот так сидят и слушают… Но это правда, сущая правда, он — не коллекционер. Нет, это отнюдь не для него. И пусть они не валят его в ту же кучу,

не суют на ту же полку. К нему это не относится. Пусть они не запирают его вместе с этими…

Они ведь помнят, они не могли забыть… Как им всем было смешно… как потешали их эти безобидные психи, рыскавшие по рядам с металлическим старьем, с марками, по блошиному рынку… со смеху умрешь, он хохотал вместе с ними… И не из деликатности, не из вежливости… слишком вежлив, чтобы быть честным… Нет, ничего подобного, нет, они не должны так думать, он смеялся от всего сердца, это было так комично, лопнуть можно, они рассказывали с таким юмором, так похоже изображали… того очкарика в казарме… как он метет двор… и вдруг останавливается… наклоняется, поправляет на носу очки, опускается на колени… Что такое? травинка… что там могло быть? какая-нибудь куриная слепота… и он осторожно, благоговейно срывал ее, приносил показать… дышал на нее, чтобы расправить крошечные лепестки… ждал наших восторгов… закладывал ее между листками папиросной бумаги, чтобы засушить, а вечером, в казарме, наклеивал в свой альбом…

Нет, только не туда, не к нему, не ко всем этим старым младенцам с восторженными лицами, наклоненными к земле, задранными к небу, не к тем, что рвут куриную слепоту, тянутся с сачком за бабочкой… Нет, не туда, где они… где те, кто ищет, роется, завладевает, тащит к себе, тщательно отбирает, классифицирует, предохраняет, бережет, бесконечно накапливает, ревниво хранит для себя, в своем распоряжении, чтобы наслаждаться в одиночестве, гордо выставлять напоказ… нет, он не из этих… наоборот…

Наоборот. В нем нет ничего от коллекционера… они это хорошо знают… Да, знают… Им это известно. Наизусть. Им эта музыка знакома… каждая нота… старая песенка. Уши вянут… Наоборот… если я знаю — это принадлежит мне, понимаете… должен сказать, вещь как бы блекнет, да, мое счастье… теряет полноту… замутняется та ясность духа, та отрешенность, в которой я нуждаюсь… ну, в общем, вы понимаете…

Конечно, они понимают. Как мог он подумать, что они не понимают? Или они недостаточно натасканы? Или мало он таскал их за собой, пренебрегая усталостью от долгих хождений по нескончаемым галереям, по анфиладам огромных залов, изнурительностью долгого стояния, унылого топтания под сонным взглядом сторожей, в давке поминутно прибывающих стад посетителей, теснящихся бок о бок с ними, подвергаясь мучительному вколачиванию объяснений, комментариев, от которых гудело в ушах и деревенело все тело… Но он, нечувствительный ко всему этому, ничего не замечал, словно погруженный в гипнотический сон, казалось, парил, отрешенный, относимый далеко от них, далеко от себя… в то время как они рядом с ним переминались с ноги на ногу, молча выжидая, пока он выйдет из транса… Да… вы понимаете, я должен признаться, что предпочитаю, со своей стороны… наоборот…

Друг внезапно откидывается назад, поднимает брови и встревоженно глядит на него… Ах так! Наоборот… Почему? — Право, не знаю… Я неточно выразился… он мямлит, краснеет… Естественно… я понимаю… но я хочу сказать… Они наблюдают, забавляясь, но не без чувства неловкости за него, за его неуклюжие попытки выбраться из этого осиного гнезда, из этой топи, куда он, как сам замечает, неосторожно сунулся… Я как раз хочу сказать, что я… в общем… Он увязает все глубже, тонет… Должен признаться, лично я предпочитаю…

Что? Что он предпочитает? Пусть скажет. Да и говорить не надо. Всякому известно.(Он предпочитает уверенность. Надежность. Не прилагать усилий, не искать, не сомневаться, не выбирать, не рисковать. Он предпочитает, чтоб ему все дали, любезно предложили. Более всего ему по вкусу есть с ладони… из кормушки, которую другие щедро наполнили отборной, гарантированной пищей… Спокойно наедаться до отвала или деликатно поклевывать то оттуда, то отсюда, по своему вкусу, по своему минутному капризу.

Вот что оп предпочитает, это ясно. Мало того. Одураченного простака, сидящего напротив, надо предупредить. Знаете ли вы, с кем имеете дело? Понимаете ли, что перед вами обманщик? Да, этот лентяй, этот трус, этот паразит выдает себя за «знатока». Притязает на это. А с чего бы? Где доказательства? Да никаких. Этим-то он и берет. Он не нуждается в доказательствах. Он чувствует лучше всякого другого, и этого довольно. Ему, вообразите, повезло — у него внутри есть некий прибор, который тотчас начинает вибрировать, лакмусовая бумажка, которая непременно должна изменить свой цвет… Он, видите ли, не может ошибаться, так уж он создан… К чему доказательства?

Поделиться с друзьями: