Выбор. Долгие каникулы в Одессе
Шрифт:
– Ах, ты ж твою… – я еле сдержал ругательство при виде рассыпанных по полу папок. Хорошо, что сам тщательно завязывал шнурочки, а то сейчас бы заколебался сортировать рассыпанные бумажки. – Что ж ты такой неуклюжий-то? – не удержался я, глядя на рыжего худого паренька лет восемнадцати, что так некстати наткнулся на меня, когда я нёс стопку папок с документами поступающих в консерваторию абитуриентов.
– Давай, помогай теперь собирать. – я вытянул руки вперёд подставляя ладони под документы, и паренёк без лишних разговоров начал поднимать папки с пола и вновь укладывать в стопку на моих руках. – Давай я помогу тебе их донести, а то на тебя опять кто-нибудь наткнётся и всё уронит. – Ага! Наташа, мы снова всё уронили! –
– Меня Моня зовут! – парень протянул руку для знакомства, но увидев папки на моих руках смутился. – Извини, что-то я совсем не о том думаю.
Я взглянул на смущённо улыбающегося Моню и подмигнул ему: – Ничего, бывает! Наверное, поступать пришёл? Тут все в первый раз волнуются. Что сам-то окончил и на кого учиться собрался? – Моня пожал плечами: – Да я как все, закончил школу и музыкальные классы, но музыкой с детства занимаюсь. Вот, хочу выучиться на дирижёра! – и небрежно, видимо желая произвести на меня впечатление добавил: – Уже два года работаю пианистом в духовом оркестре!
– Жаль, что не скрипачом! – я усмехнулся, глядя на своего добровольного помощника, идущего рядом.
– Это почему жаль? На скрипке я тоже играть умею, но мне больше нравится пианино и аккордеон.
Скрипач а идиш Моня – Когда-то бог симфоний – Играет каждый вечер в одесском кабаке. Костюмчик так, не очень, Но чистый, между прочим, И кое-что в потёртом кошельке.Я напел куплет из популярной в моём времени песенки Александра Розенбаума и вздохнул. Вот, даже не задумываясь вспомнил песню и по ходу так же легко заменил всего одно слово, а она теперь зазвучит в этом времени и совсем о другом человеке. Интересно, сколько я ещё изменений внёс в этот мир, даже сам того не замечая? И останется ли этот мир моим прошлым, или уже совсем свернул с прежнего пути и его надо рассматривать как параллельный, а не альтернативный?
Хотя… Какая мне разница? Для меня-то и всех окружающих он всё равно один-единственный и реальный. Так что нечего раскисать, у меня впереди ещё много работы. У нас, попаданцев, нет времени на рефлексии, нам ещё мир спасать! Я невольно улыбнулся своей иронии. Ну, раз на сарказм ещё способен, значит не всё потерянно.
– Ну, что Моня, как тебе такая песенка?
– А ты что, антисемит? – рыжий смотрел на меня исподлобья и с прищуром, словно пытаясь что-то разглядеть внутри меня.
– С чего ты это взял? – я даже притормозил и остановившись оторопело посмотрел на своего спутника.
– Ты назвал меня жидёнком Моней, а за это можно и в лоб получить! – Моня воинственно запыхтел как закипающий чайник, его глаза свирепо засверкали, а щёки гневно раскраснелись. Ещё немного и пар из ушей пойдёт, а то и свисток засвистит. Это было настолько смешно, что я не удержался и расхохотался, повергнув своего визави в растерянность от такой моей реакции на его воинственный настрой.
– Ой, Моня, как всё запущено! Ты что, решил, что я взглянул на тебя и сразу сочинил песню? Не льсти себе, ты не моя Муза и так быстро песни не сочиняются. А ты что, правда играл на скрипке в одесском кабаке? – удивление в моём голосе было не нарочитым. – И между прочим, чтоб ты знал, моя мама самая настоящая еврейка, так что антисемит из меня, как из говна пуля! – я вновь направился в сторону деканата торопясь избавится от своей ноши.
– Что, правда? – Моня догнал меня и пошёл рядом. – Твоя мама еврейка? Так ты совсем на еврея не похож, чистокровный гой по виду. Ой, извини, хотел сказать – чистокровный русский! – я усмехнулся. – Один-один. Ничья! И я действительно еврей только на четверть, но за гоя тебе морду бить не собираюсь. Но это длинная история и может быть когда-нибудь я расскажу её, но не сейчас. Давай мне свои папки и открой
дверь в секретариат, мы уже пришли.Придерживая подбородком стопку папок, шагнул в открытую дверь и услышал голос секретаря: – А! Миша Лапин, явился не запылился! Где тебя там черти носили? Отнеси документы на мой стол и можешь идти к себе, до вечера ты мне больше не понадобишься. Но сначала зайди в приёмную комиссию, они просили тебя туда заглянуть если ты не занят, им надо что-то там переписать. – я послушно направился к столу секретаря не заметив, как округлились глаза у моего добровольного помощника.
Да уж, поступал я в ассистенты к Вилинскому, а попал в рабство к приёмной комиссии. И ничего не поделаешь, запарка, приёмка документов, всем всё объясни, расскажи да покажи и за ручку отведи. Иной раз такие дубовые экземпляры попадаются, что только диву даёшься, на что кандидат надеется, если двух фраз запомнить не может. Ему уже всё разжевали и в рот положили, а он и этого проглотить не в состоянии. Так и хочется иной раз такому тормозу треснуть по затылку, может от этого процесс и не ускорится, но хоть с места стронется. И это только абитуриенты, а ещё есть их мамаши, папаши, дяди, тёти…
Вот меня и выпускают на передний план, в надежде что взрослые люди к подростку цепляться не будут и слёзно умолять принять их гениального ребёнка на обучение не станут. И просить при прослушивании сделать родному чаду скидку на волнение, смущение и прочее… тоже постесняются. Ага! Как бы не так! Видимо меня воспринимают как родственника кого-то из комиссии, устроенного на непыльную работёнку по блату и атакуют своими мольбами и просьбами как бы не больше, чем кого-либо другого. Хорошо хоть взяток сразу наперёд не предлагают, а лишь обещают отблагодарить впоследствии. Видимо моей молодости не доверяют, а то вдруг взять-то возьму, а дела не сделаю и с кого спросишь потом?
Ну, и мой каллиграфический почерк не последнюю роль сыграл при выборе помощников в приёмную комиссию. Писать надо много, а у меня это получается и быстро, и разборчиво. Даже не знаю, радоваться такой моей фишке из прошлого, или печалиться. А ещё я опять рисую карандашом и пером, мог бы и красками, но как-то я их побаиваюсь. В прошлой жизни не довелось. Хотя в армии дембеля по первости и наезжали на меня, как, мол, так? Писарь и рисовать не умеешь? А кто нам дембельские альбомы оформлять будет? Но потом смирились, если карандашный набросок или рисунок, то я всегда пожалуйста, а если красками, то это не ко мне.
Я вышел в коридор и увидел Моню, подпирающего спиной стену. Он что, ждёт меня? А нафига? Но двинувшаяся мне навстречу рыжая, ушастая, но складная худенькая фигура сомнения в этом не оставляла. – Ты и правда Миша Лапин? Студент Муздрамина?
– Ну то, что я Миша Лапин это точно! Только уже не студент. Институт я в этом году окончил, сейчас подрабатываю у Вилинского Николая Николаевича ассистентом. А ты что-то хотел?
– Вот нифига себе! Расскажу ребятам в клубе, так не поверят, что я с самим Лапиным познакомился! Ты же дирижёр «Поющей Одессы»? Я не ошибся? – в глазах Мони было столько опасения оказаться разочарованным, что мне стало опять смешно и я поневоле заулыбался. – Нет, ты действительно не ошибся, я тот самый Лапин, музыкальный руководитель ансамбля. А ты значит наш фанат? – и заметив непонимание в глазах парня, поправился: – Ну, в смысле поклонник нашего ансамбля?
– Да! У нас в оркестре вам все завидуют! В смысле по-хорошему завидуют! – поправился опять смутившийся Моня. – У вас музыка лёгкая весёлая прямо заводная хоть и разноплановая, чтоб так музыку писать надо талантом быть! Мы много ваших песен поём, но всё по-честному! – юноша немного сбился и оттого зачастил. – Мы все ваши песни в рапортичках указываем, так что не беспокойтесь, мы их у Вас не воруем. – и мой собеседник даже немного покраснел от волнения. – А твоя песня «Жемчужина у моря» это вообще шедевр! Об Одессе мало песен сложено, надо бы больше, но как писать после такого? Лучше вряд ли напишешь, а с плохой позориться не хочется. – и парень слегка загрустил.