Выбор

И не откажешь ведь, не оттолкнешь, потом матушка с костями съест.

— Михайла, ты меня тут подожди.

Михайла и спорить не стал.

Не верил он, что у Анфисы Утятьевой растопить Федора получится, чай, не первый случай. Но что б ни случилось… Усте втрое расскажут. Михайле только выгодно будет.

Опустился прямо на пол, спиной к стене прислонился, Анфиса на него взгляд недовольный кинула, но Михайле то было, как медведю семечки. Посмотрели ж, не поленом огрели!

Федор боярышню в горницу кое-как затащил, на лавку опустил.

— Что тебе, боярышня, надобно?

— Прочти меня, царевич, а только не могу я молчать больше. Люблю я тебя! Люблю!!!

Федор как сидел, так у него челюсть и отвисла, Анфиса же времени зря не теряла, убедительно врала, душу в каждое слово вкладывала. Рассказывала, как впервые Феденьку увидела драгоценного, как сердечко захолонуло, ножки резвые подкосились… так и упала б к нему в объятия жаркие, целовала-ласкала, обнимала — никуда не отпускала…

Так и пела, ровно птица канарейка.

Федор слушал и слушал, ровно завороженный, плечи расправил, рот закрыл.

А то!

Приятно ж!

Боярышня, умница, красавица… а что он — не человек? Человек, и приятно ему такое! И Анфиса такая… ух! Жаль, он Устю любит, а то бы и снизошел, чего ж любви-то пропадать девичьей?

Про свои осечки Федор старался не думать.

Анфиса тем временем, пока пела, и воды Федору плеснула, и кубок поближе подвинула, и даже сделала вид, что сама отпила… Федор невольно сглотнул, да и водицы отведал. Пару глотков…

Анфиса знала, этого хватить должно. Остальное-то она в него потом вольет.

А покамест…

— Феденька, любый мой…

Только получилось не как мечталось. Никто ее на руки не подхватил, на кровать не поволок…

Глаза у Федора остекленели, лицо покраснело, потом побелело — и с утробным воем царевич на пол повалился. И забился в корчах, да так, что стол своротил.

Грохотнуло!

Михайла в горницу влетел, Федора к полу прижал.

— Лекаря, дура!!!

Анфиса и побежала за лекарем, тот у боярышень дневал и ночевал, не у Орловой, так у Васильевой найдется. Покамест перевозить их нельзя было, они у себя в покоях лежали. А Федор все бился и бился на полу, и Михайла прижимал его сверху, а у царевича глаза закатывались, и пена изо рта пошла хлопьями, зеленоватая, вонючая, и рычание неслось. Совсем звериное.

Почти вой.

Кажись, кто-то вбежал, замер рядом, а потом над головами повеление раздалось:

— Посторонись! Не замай!

Этому голосу Михайла б и во сне подчинился. Отодвинулся.

И Устя упала на колени рядом с Федором.

Узкие ладошки на виски парню легли, а тот вдруг замер. И — обмяк.

— Федя, Федя… все хорошо, все уже хорошо…

Федор набок повернулся — и его рвать начало.

Устя с колен поднялась. Выдохнула. Михайле кивнула.

— Водой его отпои и спать уложи.

— Что с ним случилось-то?

Устя только косой тряхнула.

— У боярышни Утятьевой спроси, чем его напоила дурища!

И вышла.

А Михайла себе положил как можно скорее с Устей поговорить. Вот только что-то с этим недоумком сделает…

* * *

Устя и не подумала бы Федьке помогать.

Просто… любопытно стало.

Когда шум, гам, грохот… поневоле она к Анфисе кинулась. А там Федор в конвульсиях на полу бьется, аки рыба, на берег вытащенная. И глаза у него закатываются.

И…

Снова огонь черный полыхнул.

Устя и сама не поняла, что ее на колени бросило, как и в первый раз.

Как с раной, как с водой потом, как с Борисом… не она силой управляла, сейчас сила ей правила. Откуда-то знала она, что гадкий зеленый клубок внутри Федора — вот что его мучает, что убивает, что с ума сводит… надобно просто выжечь его. Или отрыгнуть… второе даже проще ей будет. Вот так… еще немного…

Федора вывернуло — и мигом ему легче стало.

Устинья выругалась зло. Снова не она над силой своей управляет, сила над ней верх взяла. Да что ж ты делать будешь! Хоть ты амулет какой носи, чтобы не текла она в ту сторону?

А может, и правда? Есть ли какой обряд, или что еще,чтобы не помогала она впредь Федьке? Ведь ненавидит она его искренне, а все одно удержаться не может! Нельзя так!

Это исправить надобно!

За этими мыслями Устя не то, что служанку — она бы и зверя элефанта не заметила, появись он в палатах царских.

В рощу ей надобно! И срочно!

А тут и стук за стеной раздался.

Устя засов задвинула, к стене кинулась, постучала ответно, Борис себя ждать не заставил.

— Все в порядке?

— Да! Боря, мне в рощу надобно! Очень!!!

— В рощу съездить? Сегодня не успеем уж, а завтра только рад буду помочь.

Борис и не собирался возражать.

Надобно Устинье?

Пусть едет. И он съездит, вреда не будет, только подготовиться надо. А еще расспросить боярышню о случившемся, мало ли, что с его братом такое? Нет у него других наследников покамест.

— Устя, что с Федором было?

— Не знаю… на приступ какой похоже.

— Приступ? Неуж опять началось?

— Опять?

Устя насторожилась. Борис таить не стал, рассказал честно. Оказалось, не первый раз такое с Федором. В детстве, почитай, приступы у него эти каждый месяц были. Потом, как подрос, реже стали, но совсем не прекратились.

Вызвать их могло что угодно.

Крик, болезнь, утомление — всяко бывало. Федор срывался, и следовал приступ, после которого царевич отлеживался по пять-шесть дней.

— Может, и сейчас так будет?

Борис головой качнул.

— Нет. С ним уж давненько такого не было. Почитай, как с тобой познакомился, так и обходилось.

Устя кивнула.

Ей было, о чем поговорить с Добряной, ей очень нужен был совет.

А пока… пока приходилось таиться. И хорошо, что Борис ушел до возвращения Аксиньи. Не надо сестре о нем знать. Ой, не надобно…

* * *

Боярин Раенский когда его позвали к царице, не удивился. Плечами не пожал даже под тяжелой шубой боярской.

Просто пошел.

Любава на кровати лежала, смотрела сердито. Девки вокруг суетятся — царица рукой махнула.

— Все вон отсюда!