Выбор
Шрифт:
Мы медленно идем по дорожке вокруг фабричного корпуса, Гилберт решил не разговаривать в офисе. Услышав этот неожиданный вопрос, я не нашелся, что ответить. Впрочем, Гилберт и не ждет ответ, он продолжает.
– Я могу поверить, что ты, приехав сюда и попав в декатировочную, решил выждать и не суетиться, ждал момента проявить себя.
Я молча иду рядом и не отвечаю, монолог Гилберта пока не предполагает ответа, версия изложена, теперь пусть говорит. Не суетиться, как верно заметил только что двоюродный брат.
– Я опять-таки могу поверить, что, получив это отделение, ты решил, что настал
Мы дошли до поворота за угол корпуса и Гилберт остановился, повернувшись ко мне лицом. Чуть наклонился и заглянул мне прямо в глаза. А мы похожи, ох как похожи. В другое время, в другом месте мы бы... Наши взгляды скрестились - темная серая сталь и... Мой взгляд, и я знаю, как он выглядит на этом милом юношеском лице.
– Но я не могу объяснить себе другое, Клайд. Может, ты мне поможешь?
Я cлегка отступил, Гилберт подошёл слишком близко. Поймал себя на том, что неосознанно вывел его на расстояние удара, он опасен. И он мне нравится, черт возьми.
– Так задай вопрос, Гилберт.
Он выпрямился и сунул руки в карманы, посмотрел искоса, склонив голову, как будто рассматривает интересный экспонат.
– Хорошо.
Пауза. Я знаю, что он собирается спросить.
– Клайд, как получилось, что ничтожество вроде тебя, которое еще два дня назад пританцовывало не хуже дрессированной собачки перед третьестепенным фабричным начальством и смотрело мне в рот так, что хотелось тебя пнуть...
Гилберт цедил слова с обдуманным холодным презрением, не сводя с меня ледяных глаз. Силен. Я ждал подобного, но чтобы так... Ох, силен, тяжко бьет. Где учили, кто? Но он продолжает.
– Как получилось, что полное ничтожество, которое даже никчемные хлыщи с Двенадцатого называют между собой не иначе как 'пудельком Сондры'...
Он заметил, что я вздрогнул, его губы брезгливо скривились.
– Как получилось, что это ничтожество внезапно не просто осмелилось поднять голову, не просто внятно сумело изложить действительно дельные предложения по производству... Как оно внезапно изменилось внутренне настолько, что я готов пожать ему руку прямо сейчас? Ну? Что скажешь, пуделек Сондры? Что скажешь, Клайди-маленький?
Я уже взял себя в руки. ''Пуделек Сондры''? Кто-то метко припечатал, интересно, кто?
– Скажу, что ты не задал свой главный вопрос, Гил.
Они не дрогнув принял обращение по-семейному, чего уж там, раз пошел разговор глаза в глаза.
– Как интересно... И какой же вопрос я избегаю тебе задать, Клайд?
– Почему я явно не собираюсь проявлять свои внезапные таланты на фабрике пылесосов Финчли через всего-то четыре месяца, Гилберт.
Глаза его расширились, он побледнел.
– Ах ты...
– Тихо, братец!
Гилберт набрал воздух и медленно выдохнул, не произнеся ни слова.
– Так, хорошо. Считай, что этот вопрос прозвучал.
– Гил, ты же умный человек. Сам не догадываешься?
Никаких оправданий, никаких развернутых объяснений. Пусть думает и додумывает сам. А я помогу. Аккуратно.
– Клайд, ты уже почти официальный жених Сондры, разве не так?
Я рассмеялся, подбавив в смех обдуманную дозу горечи.
– Ничего подобного, ее родители и слышать не захотят о таком зяте, как я.
–
Это всем известно, но когда Сондре исполнится восемнадцать, им придется принять ее решение.И тут Гилберт понял. Решил, что понял.
– Ты передумал и хочешь с ней расстаться?
Ну, давай. Давай!
– Да.
– Но почему? Она действительно любит тебя, конечно, в ее понимании, но любит!
– А ты не допускаешь мысль, что мне надоело быть 'пудельком'?
– Допускаю. В свое время она хотела сделать таким пудельком меня.
– И?
– И с тех пор она меня ненавидит. Опять-таки, в ее понимании. На самом деле и ее любовь, и ее ненависть - игра. Игра в любовь, игра в ненависть. Игра в куклы. Дети играют в куклы. Дети ломают куклы.
Мне показалось или в голосе Гилберта появилась горечь? Он продолжает.
– А когда появился ты, так на меня похожий, возродилась мечта о Гилберте-пудельке. Да! Ты не знаешь, но изначально она задумала игру, игру, чтобы больнее ударить меня.
Я молча угрюмо усмехнулся в ответ. Игра... Перед глазами встал темный дом и в окне одинокая тусклая лампа. Игра... Дети ломают куклы...
– Но девочка заигралась, Клайд. И получила сполна, любовь, чувства, яркие эмоции, романтику. И теперь она получит боль. Наверное, первую настоящую боль в ее беззаботной пустой жизни.
Гилберт заговорил горячо и тяжело, как будто вынося приговор.
– Что же, это будет справедливо.
А у меня перед глазами так и стоит окно и в нем силуэт Роберты. Она сидит одинокая, брошенная на позор, отчаявшаяся. Уже приговоренная к смерти... По щеке ее стекает слеза. Она ждет. Ждет. Да, Сондра ни в чем не виновата, но это будет справедливо. Знал бы Гил, насколько он сейчас прав...
– Да, Гилберт, это будет справедливо.
– Хватит ли у тебя духу, Клайд? Она возненавидит тебя. Она будет ненавидеть нас обоих.
– Мы справимся.
И я протягиваю ему руку. Он несколько мгновений неподвижно смотрит на неё. Руку не убираю, держу твердо, глядя в глаза. Ответный взгляд остается ледяным, но он протягивает руку таким же твердым жестом.
– Не друзья. Запомни это.
– Запомню.
– Иди сейчас домой, завтра начинаем перестройку твоего отделения.
– Гилберт...
– Да?
– Я не приду на обед в эти выходные, не затруднит дипломатично передать дяде?
Он несколько мгновений смотрит мне в лицо, раздумывая. Коротко кивает, резко разворачивается и уходит, через минуту мимо меня пронесся синий автомобиль, успел заметить мертвую хватку пальцев на руле и сжатые губы. Глаза как будто смотрят в прорезь прицела.
Тишина в комнате. Роберта держит чашку двумя руками и задумчиво смотрит на меня.
– Он страшный человек, Клайд. Я боюсь.
– Он несчастный человек, милая. Он испытывает боль. Он знает, что такое страдать.
– Все равно... Страшно...
– Иди ко мне...
Берта нерешительно оглядывается, медленно ставит чашку на стол. Вижу ее смятение, посерьезневшее лицо.
– Устала ты на стуле сидеть, давай ляжешь, а я посижу рядом.
С явным облегчением она вздохнула и улыбнулась, начала собирать чашки и тарелки. Встал и попытался ей помочь.