Выход из Windows

Евдокия Григорьевна, вялая, словно уставшая и разморенная после полевых работ, повернула к пей голову. Волосы ее выбились из пучка и расползлись по подушке.

– Нет спасу, доктор, тьфу, оговорилась, Нонночка Богдановна, - Евдокия Григорьевна выдохнула, артистически выдвинув вперед нижнюю челюсть.
– Вы понимаете, я не знаю, что ей от меня надо. Пишет на меня письма в милицию, как будто я проходимка какая-то, теперь дед утром мне заявляет, что сегодня приедет какой-то врач, со мной поговорить. Какой врач? Зачем? Я сама медик. Захочу вызову из своей поликлиники, мне другие врачи не нужны.

Серафимова начала понимать, зачем Лоле Закариевне Эминой потребовалось довести старушку до исступления. Она пошла на кухню и спросила совершенно отчаявшегося Марка Макаровича:

– А какого врача вы ждете, не психиатра часом?

Марк Макарович покраснел, на его белой майке проступил пот, и он закрыл лицо руками. Все стало ясно. Хотят освидетельствовать бабушку, чтобы ее показания судом были признаны недействительными. Далеко идущий маневр.

В двери провернулся замок. Черноволосая, поджарая Лола быстрым шагом вошла на кухню.

– А вы чего здесь?..
– она была возмущена присутствием следователя, набросилась на отца, не обращая внимания на Серафимову.
– Это ты все подстроил, ну, смотри, вы у меня дождетесь, я своего добьюсь!

– Послушайте, милая, я здесь по приглашению вашей матери, Евдокии Григорьевны, а вы ведите себя потише, - прикрикнула Нонна Богдановна, - и объясните мне как следователю, ведущему дело, но которому ваша мама главный свидетель, а ваш сожитель - один из подозреваемых, что это за хиромантию вы выдумали с врачом?

Лола Закариевна качнула длинными ажурными сережками, дернула плечами, подняла бровь и фыркнула.

– Да ничего я вам объяснять не обязана. Вы здесь гость этой сумасшедшей старухи, так и идите к пей, а мне не указывайте, как я должна себя вести. И в наши семейные дела не лезьте, я ведь свои права и ваши обязанности знаю. А на освидетельствование есть определение судьи. Все по закону!

Серафимова ласково улыбнулась.

– Ну-пу, девочка, потягаемся, - сказала она и пошла к Евдокии Григорьевне.

– Только я вас умоляю, - воскликнула бедная старушка, сцепив ладошки, не подпускайте ее ко мне. Я ее боюсь. Она уже на меня лезла с кулаками. Требовала, чтобы я оформилась и убиралась в дом престарелых вместе с отцом.

Тут в дверь позвонили. Вход в квартиру был прямо напротив двери, ведущей в комнату Евдокии Григорьевны, и Серафимова увидела, как за рифленым стеклом, в коридоре замелькали два белых халата. Двери комнаты распахнулись, и высокая почтенная женщина в сопровождении медсестры остановилась на пороге. Евдокия Григорьевна попятилась, откинулась на подушки, потом села на диване и уставилась на врача. Нос ее покраснел, она в испуге захлопала ресницами.

Марк Макарович вышел на середину комнаты и, скрестив дальцы, попытался объяснить жене, что все это подстроила дочь и надо просто пройти через это.

Евдокия Григорьевна посмотрела на Серафимову. Та кивнула.

– Да, пожалуйста, доктор, проходите.

Хозяйка показала на стулья и приготовилась к беседе. Серафимова уселась на маленький пуфик в углу комнаты, представилась врачу, спросила, не помешает ли ее присутствие. Той разрешено было остаться. Лола стояла в дверях. Марк Макарович ушел на кухню.

– Евдокия Григорьевна, - начала врач, подвинув стул поближе к дивану, вы, наверное, понимаете, что беседа у пас с вами вынужденная.

Давайте относиться к этому как к простой формальности.

– Что ж, доктор, я понимаю, - обреченно согласилась Евдокия Григорьевна.

– Вот и прекрасно. Расскажите мне для начала о себе. О вашей жизни. Вы ведь прошли войну? Что же у вас с дочерыо-то не ладится?

– Потому что с самой Германии привыкла хвостом крутить, ей и дела до меня не было, - завелась Лола, - нагуляла и сбагрила бабке. А сама по гарнизонам...

– Что же ты такое говоришь? Постыдись!
– взмолилась Евдокия Григорьевна.
– Вы видите?

– А почему дочь-то на вас обижается?
– врач мягко задавала наводящие вопросы, и вообще Серафимовой правилось, что она ведет себя корректно и учтиво.
– Может, есть за что?

– Да не знаю, она всю жизнь обижается. Она ведь больная родилась, все детство болела.

– А ты в это время на Сахалин умотала с мужем, больного ребенка бросив, - вставила Лола.

Ее трясло, она часто дышала и с ненавистью смотрела на мать.

– Прошу вас не перебивать, - строго произнесла врач.

– Я же с мужем поехала, ему там гарнизон дали. Он к тому времени уже академию закончил, - оправдывалась Евдокия Григорьевна.

– А вы действительно к дочери холодно относились?

– Ну, как я могу? Она же моя дочь. И мать есть мать. Я ее в таких мучениях рожала! Сама чуть не умерла и ее не потеряла.

– Может быть, из-за трудных родов вы стали отчужденно к ней относиться?

– Да нет, доктор, - вздохнула Евдокия Григорьевна, - просто у нее с детства характер был еще тот!

– Неужели с раннего детства?

– Да, да.

– Но какой может быть характер у младенца, да еще и больного? подковырнула врач.

Лола даже вспыхнула:

– Вот именно, она меня за то, что я с инсультом родилась, и возненавидела!

– Так, я попрошу вас: или вы молчите, или вы погуляйте в соседней комнате, - заявила врач.

Врач была опрятна и стройна. На вид ей было лет сорок, но, может быть, и меньше. Она сидела, спрятав руки в карманы халата, чуть поодаль сидела медсестра. Евдокия Григорьевна давно уже плакала, сморкаясь в мятый платочек и утирая им лицо.

– Я ей ничего плохого не делала, доктор!

– И ничего хорошего!
– крикнула Лола. И вдруг, заподозрив что-то, схватила телефонную трубку. Нонна Богдановна мягко отобрала ее из, пальцев Лолы и положила на рычаг.

Врач встала и прошлась по комнате. Серафимова почувствовала, что психиатру нужен свежий воздух. Они переглянулись и пошли на балкон.

– Ну, что? Кому помощь-то нужна?
– многозначительно спросила следователь врача, закуривая сигарету.

– Вот именно!
– многозначительно ответила та и тоже закурила.