Выигрыш — смерть

— Заходи, чего растрезвонился. Давай на кухню, там и покурить можно.

Разлили, Глист махнул полстакана и сразу же начал рассказывать.

— Ты, Дима, влип в историю. Приезжали какие-то деляги, сказали, что достанут и на морском дне. Лучше тебе объявиться самому.

— Разберусь. Какие быстрые… И тебе дело найдется. Есть товар на сдачу…

Лицо Глиста приобрело значительное выражение.

— Сука буду… Помнишь Марину? Она на рынке работает, в комиссионном. Там сдается все, что угодно. Сейчас можем и ехать. А еще лучше — вечерком поужинаем где-нибудь вместе. Я вас познакомлю.

— Завтра в семь у «Центрального», но смотри — пропьешь дело, сам будешь виноват.

Веня бросил грустый взгляд на бутылку.

— Ну, ладно, будь. Завтра в семь.

Поистине, будущее для нас темно! Кто мог предугадать, что стройная блондинка, ожидавшая меня у «Центрального» вместе с угодливым Глистом, меньше чем через год станет моей женой!

Выпили изрядно. Оркестр наяривал лезгинку. Хрустальные люстры мутно сияли в табачном дыму. Марина оказалась девушкой неглупой. Что ее могло связывать с опустившимся Глистом, который через час набрался до полной немоты? Меня, впрочем, тоже покачивало. Полчаса ловили такси. Все попытки избавиться от Глиста ни к чему не привели. Наконец, частник за червонец развез нас по домам. Записка с Марининым телефоном лежала в кармане брюк, подбрасывая пищу воображению.

Утром в голове гудели похмельные колокола. Пришлось поправляться портвейном. Я с трудом дотащился на разболтанном троллейбусе до рынка.

В магазине Марина беседовала с двумя кавказцами в кожаных куртках. Заметив меня, она приветливо кивнула, сыны снежных гор смерили меня тяжелыми темными взглядами, туго ворочая коротко стриженными головами на налитых шеях. Я, тут же подошел.

— Мариночка, я вчера толковал насчет товара. Так вот, есть хорошие шапки…

— Ага, так ты парень деловой! — девушка лукаво улыбнулась. — Вот, как говорится, какая любовь! Ладно, давай свои шапки и паспорт. Сунешь по трешке за каждую товароведу.

Марина продала по двести за штуку. Мы стали завсегдатаями в «Центральном», от спиртного начали пошаливать почки.

Довольно скоро мы оказались с Мариной у меня дома, в крохотной комнатушке, половину которой занимала старая деревянная кровать. Я называл ее «каравелла». На тумбочке стояла бутылка с двумя рюмками, а прямо на полу — старый магнитофон, который работал, когда ему хотелось.

В первую ночь у нас ничего не получилось. И чем нежнее были прикосновения Марины, тем больший стыд и страх накатывали на меня…

— Ну глупый, ну чего ты мечешься, — тихонько смеялась она, — мне и так хорошо!

Но я действительно был в ужасе. Импотент! В моем возрасте! Впрочем, вскоре оказалось, что мои страхи безосновательны. Жаркие губы Марины, ее тугие груди с острыми сосками, душистая паутина ее волос — все это вернуло мне радость. Мои руки бродили по ее телу, я растворялся, таял, меня больше не было, — был тугой сгусток сияющего синего света.

Случалось, Марина плакала у меня в объятиях.

— Что будет с нами? — тихо всхлипывая, спрашивала она.

— Ничего, прорвемся.

— Давай поженимся!

— Давай…

А почему бы и нет — думал я. В этом мире так нужна близкая душа. Но как прожить без денег?

Днем телефон Алика не отвечал, а вечером мать позвала его только после настойчивых расспросов: кто звонит, почему, откуда?

— Шапки мать продала знакомым, а меня перехвати ли дружки Гурама — придется все же отдавать деньги. Тебе лучше на время спрятаться. Ох, все ребра болят…

Для разговора я взял «перцовку». «Домашний» Алик показался мне жалким и растерянным. Но разговор получился любопытный. Алик достал из папки на столе пачку фотографий с изображениями каких-то стендов, досок почета, экранов соцсоревнований и тому подобной чуши.

— Мы живем в стране невиданных возможностей, это для тебя, надеюсь не новость? — Я ухмыльнулся. — Не мне тебе объяснять, что проще — сляпать монументальную доску почета или детский сад, повесить наградную ленту на грудь механизатора или прибавить ему зарплату. На то есть синекура третьих секретарей, отделы пропаганды и агитации. Работка не пыльная, но и здесь надо отчитываться, отрабатывать оклады и премии. А следовательно — давай наглядную агитацию на видное место. Ибо именно на это, и чаще всего только на это, кладет глаз любая комиссия.

Я понимал к чему клонит мой собеседник.

— Но это же чеканка, шрифты, литье! Как ты все это тебе представляешь?

— Сапоги, конечно, должен тачать сапожник. Таких сапожников немало, у них есть формы, прессы, заготовки. Но есть и еще важный момент: найти заказчика, заключить с ним договор и — самое главное — убедить заплатить за все это. Работать выгоднее всего на селе — там деньги живые и довольно скромные требования к качеству. Но можно и по заводам. Заказы — от сторублевых вывесок до триумфальных въездов в колхоз ценою в десять тысяч. Все приходит с опытом. С исполнителями я тебя сведу — были бы заказы. Нарисуют, отчеканят, отольют — хоть вождя, хоть председателя колхоза с женой, детьми и собакой Жучкой.

— Годится. Выздоравливай и махнем вместе.

— Пока я залечу ребра, встретишься с Гурамом — и тебе несдобровать. Словом, бери показуху, образец договора и вали из города. Авось со временем уляжется…

…Глиста я застал в пивбаре. Перед ним стояла одинокая кружка, и он, что называется, растягивал удовольствие, с завистью поглядывая на веселящуюся компанию за соседним столом.

— Венька, поехали поработаем. Расходы беру на себя. Проветришься, деньжат наколотишь, У меня напарник заболел. Дело стоящее — не меньше штуки в месяц.

Глист колебался. Мозги уже расплавлены алкоголем, сосредоточиться трудно, воля отсутствует… Да и знал, что здесь стакан вина будет у него всегда. Такого стронуть с места — тягач нужен.

… И снова стук колес. На сей раз поезд тащит нас с Венькой в другую сторону. Холодный и сухой воздух Котласа без обиняков говорил — ты на севере. Длинный мостовой переход через пути выводил прямо к гостинице, в которой, разумеется, мест не было. Угловое кафе предлагало целых два блюда из натурального мяса вместо постылых котлет и экзотическую клюкву в сахаре. Здание райкома в двух шагах от гостиницы внушительностью очертаний и белизной могло конкурировать с любым аналогичным на отрезке от Вологды до Сыктывкара. Ядриха и Вежека, Сокол и Харовск — на всех станциях, кроме Коноши, откуда шла ветка на Архангельск, поезда стояли считанные минуты. В отделе агитации и пропаганды к нам отнеслись дружелюбно, но без восторга, который, по словам Алика, должен возникнуть у провинциальных райкомовцев при виде залетных художников.

Котласский райком мало чем нам помог. Тамошние пропагандисты понимали, что мы и без них будем делать свое дело. Сытые местные функционеры не желали никаких перемен: деньги в провинции тратить не на что, выше Первого все равно не прыгнешь. Тем не менее в гостиницу из райкома позвонили, дали список колхозов с телефонами и именами парторгов и вежливо пожелали успехов. А хлопот у местных феодалов и без нас хватало. Запаханные овощи и осыпавшийся хлеб, пущенные налево стройматериалы, «охотничьи домики» и дорогие коньяки, провинциальные гетеры с увесистыми задницами и арбузными грудями — развитой социализм неумолимо крепчал.