Выигрыш — смерть

Но чем больше гнили в сердцевине, тем пышнее должен быть украшен фасад — это местные руководители усвоили твердо. Человек, между тем, — существо сомневающееся. Чтобы он выложил приличную сумму — пусть даже из государственного кармана — нужно безупречно владеть его психологией. Когда попадался неглупый парторг, понимающий, что показушные стенды — надежный щит от разных комиссий идеологического толка, он начинал вместе с нами уговаривать председателя, который занудно бубнил:

— Хозяйство наше убыточное, государству должны триста тысяч, людям жрать нечего, за деньги купить нечего…

Но мы парировали:

— Оттого, что вы будете должны триста три тысячи хуже не будет. Но не надо забывать, что идеология у нас — центр всего.

Председатель мялся, ныл, но договор подписывал.

За неделю объехали весь район, за исключением хозяйств на противоположном берегу полноводной Сухоны. Заказывали больше или меньше, но перечить посланцам райкома смельчаков не находилось. Папка договоров существенно поправилась. Теперь райком нам уже как бы и ни к чему.

И вот последний вечер в Котласе: район «пробомбили», пора собираться домой. В номере накурено, Глист сидит на противоположной кровати, высматривая на стене нечто, видное лишь ему.

— А ты не верил, Венька, что дело стоящее! Смотри, сколько насшибали!

Но Глист упорно плавал в меланхолии:

— Так-то оно так. Но тут же какие деньги вложить придется!..

— Не это плохо. Плохо, что недобрали мы больше двадцати тысяч до полусотни.

— Ну, Димка, ты прям живоглот! Когда за первые два дня из трех хозяйств еле выбили на полторы тысячи, то готовы были ехать домой с любой мизерной суммой договоров. А тут набрали на двадцать восемь тысяч. А ну, как не выкупят? Пора смываться!

— Должны выкупить. Полсотни тысяч — реальная цифра, и мы ее дожмем!

«Не так оно просто, подумалось мне. — Ошивайся невесть где в этой тьмутаракани, травись столовской бурдой… Допотопные автобусы, разбитые попутки, трактора и прицепы — хорошего мало. Счастье, если попадешь на ночевку в гостиницу с телевизором на этаже — единственной отрадой пьяных командировочных с замороченными до одури головами. Но хоть знаешь, за что мучаешься».

Из Котласа в Великий Устюг добраться можно было только железной дорогой, самолетом или теплоходом. Мы выбрали первое. Пригородный поезд полз с черепашьей скоростью, и в полдень мы, наконец, прибыли. Цивилизация и железная дорога кончились. Мы оказались в царстве деревянных домишек частного сектора, ближе к окраинам торчали бетонные бараки микрорайонов. Достопримечательности повергали в уныние: парк культуры с застывшим на пьедестале облупившимся самолетом, ликеро-водочный завод дореволюционной постройки — на этом их перечень заканчивался. И только подъезжая к Сухоне, мы увидели старинную церковь, светлую, устремленную ввысь, легкую, словно бы и не с этой земли. Я хоть и неверующий, но все равно — защемило сердце. Оказалось, что местное начальство переоборудовало храм в пивной бар. Пиво, впрочем, там всегда было свежее, холодное, подавалось с ломтиком ветчины и кусочком селедки. Но вечером в это святое место лучше было не показываться. Аборигены, являвшиеся заполировать пивком нечто более крепкое, сплошь и рядом выясняли отношения.

Дороги в здешним районе оказались еще хуже, чем в котласском. Единственная нормальная трасса вела из Устюга в отдаленный Никольск. Закон: чем дальше от центра, тем хуже; дороги. В довершение всего весною ледоходом снесло мост через Сухону, и городские власти наладили временную переправу.

Из Устюгского района мы перебрались в Никольский и по совету Алика решили преподнести скромный подарок одному из третьих секретарей, что должно было способствовать нашей деятельности.

Иван Трифонович Ленцов производил смешанное впечатление. Его фамилия как нельзя более шла ему. Медленно поворачивал он голову в сторону говорящего, медленно опускал веки, пока фраза так же медленно варилась в его праздном мозгу. Серый пиджак с пузырями на локтях, замызганная коричневая рубашка, мутные, захватанные липкими пальцами очки — таким увидели мы этого партработника. Но когда наши слова были усвоены неповоротливым разумом Ивана Трофимовича, он посулил всяческую помощь, вплоть до выделения «газика» для разъездов.

Веньку он просто очаровал.

— Душа человек! Даже поинтересовался, как у нас с гостиницей! Одно слово — Расея! Чувствуется широта!

— Думается, не так он широк, как тебе кажется.

— А нам что — ну, просто такой же бездельник, как и его коллеги. Ничего — заинтересуем!

Гостиница «Русь» предоставила нам приличный номер с туалетом и ванной, правда без телевизора. Для люкса мы, видать, рылом еще не вышли.

Действительность оказалась суровой: на здешней автостанции болталось затертое расписание, где против абсолютного большинства маршрутов красовалось одно слово — «отменяется». Дефицитный бензин выделялся лишь для автобуса к железнодорожной станции да на два-три рейса к крупным усадьбам колхозов.

В девять я ждал Ленцова у дверей его кабинета. Как и полагается мелкому начальству, тот опоздал минут на десять. Начальник рангом повыше задержался бы на часок, сославшись на дела. Первые лица районов, напротив, приходят на полчаса раньше, имитируя горение на работе.

Еще с утра Венька отправился в один из колхозов, прихватив с собой неотразимый аргумент — бутылку коньяка. Ленцов держался апатично, видимо вчера он собрал кое-какую информацию о нас.

— А где же ваш друг? Мы тут посовещались, и возникло мнение…

— Иван Трофимович! Помилуйте, — я раскрыл на столе коробку, где также красовались бутылки коньяка. — Без вашего доброго участия нам тут делать нечего.

Ленцов сонно сгреб коньяк в ящик, стола.

— Парень ты вроде славный… Ну, что ж… Район у нас маленький, все друг друга знают… Думаю, председатели колхозов пойдут вам навстречу, но чтоб все было по закону… Приедешь — расскажешь, как там с договорами. А машину Первый не даст, я уже просил — не дает…

«Ты попросишь, — подумал я. — Хорошо, что хоть коньяк заглотнул, все-таки крючок».

— Иван Трифонович, вы все-таки звякните в хозяйства…

Ленцов медленно потащил к себе телефонную трубку и застыл, держа ее на весу. Казалось, он уснул. Но вот его набрякшие веки поднялись:

— Будем звонить.

Иван Трифонович ронял слова в трубку, как капли драгоценной влаги:

— Кузьмич… Ты… это… встреть тут… хлопцы-художники… Ты это брось мне… Я тебе говорю… Первая комиссия поедет именно к тебе… Что?.. Делись…

Мы распрощались тепло. Отеческая забота райкома сходу увеличила нашу прибыль на тысячу. Внутри дрожало все — лишь бы не спугнуть удачу, добить заветные полсотни тысяч!..

Возвращаясь, мы зашли попрощаться с Ленцовым, захватив бутылку «Белого аиста».

— А, Лемешко! — бутылка нечувствительно исчезла в недрах стола.

— Спасибо, Иван Трифонович, без вас нам бы тут не обернуться. Но вот — набрали. Можно и сейчас определить вашу долю.

Интересно, сколько потребует? Веки Ленцова тяжело опустились. Он переваривал сказанное.

— Ладно. Потом. Вот это сделаете для района, — Лендов протянул длинный список. Я наскоро прикинул: шестьсот рублей надо заплатить только мастеру. Не мало, но куда денешься?

До Москвы летели самолетом, с посадкой в Вологде. В папке лежали договора на сумму восемьдесят.тысяч рублей.

В Донецке мама Алика ответила в трубку:

— Его нет в городе… скоро будет.

Я забежал в магазин к Марине. Дела пришлось отложить, но в ресторане Марина пообещала узнать, кто возьмется сделать стенды и прочую наглядную дребедень. Потом мы поехали ко мне. Взвизгнула дверь подъезда, но, увы, это был и визг несмазанного колеса Фортуны. На лестнице стоял Гурам. Вот так кончается хорошее и начинается черт-те что.