Выше стен

Итак, сегодня день рождения дорогого папочки. Чем не повод повеселиться. Чем не повод смачно харкнуть ему в лицо?..

Из-за крон облетевших тополей наплывают белые снежные тучи, давят на мозг, насылают зевоту — я не выспался, и мышцы болят, как после качалки. Я не в нужной кондиции, а ведь просто обязан произвести фурор…

— Вперед, сука, давай, соберись! — Хлопаю себя по щекам, заваливаюсь на кровать и накрываюсь одеялом. Отворачиваюсь к стене с ободранными обоями и пытаюсь перестать существовать, но от подушки пахнет цветочным шампунем, и я в сердцах швыряю ее в угол.

***

Последняя сигарета с шипением гибнет под подошвой. Полной грудью вдыхаю морозный воздух и собираю воедино обрывки мыслей.

Итак, я сделал это.

Снова чуть не прилетело по роже, а Регину усадили в такси и спешно эвакуировали с места бедствия.

Я прислушиваюсь к себе и не чувствую ничего…

Только головокружение, холодный пот и слабость.

Зато теперь я — главная звезда вечера.

Поправляю пиджак и, покачиваясь от дурной эйфории, возвращаюсь в зал. На языке горчит яд, руки трясутся. На ходу подхватываю с подноса бокал с шампанским и опрокидываю в рот десятую дозу за вечер.

Лавирую сквозь изрядно поредевшую толпу и осматриваюсь. Все здесь было призвано показать, какую роскошь позволяет себе папаша — почти аристократ, высшее общество, — а теперь салон напоминает разоренный лисой курятник.

…У него не может быть неидеальных детей. Тогда кто же я? Никто. Вывод очевиден.

Гости, оскорбленные в лучших чувствах, остервенело шепчутся по углам, гирлянды потухли, и антикварный фарфор уже не отличить от дешманской столовской посуды. Стоило ли из-за него так скандалить среди ночи?

На меня с интересом поглядывают дамочки, пьяный в стельку мужик протягивает клешню для рукопожатия, в ладонь кто-то подсовывает визитку для интервью.

Прислоняюсь плечом к стене и наблюдаю за метаниями папаши. Зрелище увлекает настолько, что даже многострадальная скула перестает болеть.

Он бегает как ошпаренный, рассыпается в извинениях, провожает гостей к выходу, просит фотографов очистить память в камерах, но те все равно успевают заменить флешки с записью его позора на новые. Значит, новость вот-вот уйдет в народ.

Плевать.

Не надо было меня недооценивать.

Я обворожительно подмигиваю девушкам и отваливаю — кулаки зудят, что-то чешется и ноет в груди. Вот и все. То, ради чего я жил последние годы, свершилось — папаша, его драгоценные жена и дочь получили по заслугам.

Эйфория сходит на нет, сменяясь бескрайней оглушающей пустотой.

Помещение арт-салона тоже пустеет, за моей спиной гаснут последние лампы и повисает звенящая тишина.

Подставляю онемевшее лицо ледяному ветру, засовываю влажную руку в карман брюк и усмехаюсь — в нем нет ни рубля.

Значит, пойду пешком — не привыкать. Хреново только, что на мне эти чертовы туфли, а не берцы, которые никогда не подводили. Да и идти-то мне, в общем, некуда…

— Слава… — сипит кто-то севшим голосом.

Быстро оборачиваюсь и вижу папашу — его физиономия в свете фонаря кажется землисто-серой, и от былого лоска и моложавости не осталось и следа. Я выбил из него спесь — теперь минимум месяц эта история будет муссироваться везде и всюду, а в него будут тыкать пальцами. Вынести сор из избы и показать неприглядную изнанку жизни — это для Андрея Вадимовича настоящая трагедия. Чувак так долго строил идеальную ячейку общества, а что в итоге? Дочка — шлюха, и подонок — сын.

— Чего встал? Поехали. Наташа уже дома, персонал все уберет…

Улыбаюсь самой мудацкой из улыбок, из разбитой губы все еще сочится кровь. Я сегодня чертовски много улыбаюсь, не даю ей зажить и напоминаю сам себе, что достоин еще большей боли.

Ныряю на переднее пассажирское место так и не ставшего моим внедорожника, вальяжно вытягиваю ноги и спокойно смотрю на папашу. Мне нужна его реакция, но он вставляет в замок ключ зажигания и трясет головой.

— И это все… только для того, чтобы обратить на себя мое внимание?

Он бесит меня так, что хочется расколошматить кулаками все стекла его дорогого авто, но я только весело ржу:

— Как думаешь, все дети идут на такое, чтобы родители их наконец заметили?

Двигатель недовольно урчит, по салону растекается долгожданное тепло. Папаша взъерошивает волосы, барабанит по рулю пальцами и вдруг дергается:

— Ну, и что дальше? Что дальше, просвети ты меня, неразумного???

— Дальше? Я же вроде рассказал, что тебя ждет… — Я по-хозяйски лезу в бардачок, нахожу пластинку жвачки, разворачиваю и закидываю в рот. — А за дело своей ненаглядной не переживай, я ей такую рекламу обеспечил, что от клиентов отбоя не будет. Порнушку все любят! Грязно, конечно, зато честно. Без белых одеяний и притворства, что все тут святые и идеальные.

— Я про тебя! — Отец выруливает с парковки и дает по газам. — Ты-то что планируешь дальше делать?

— Уеду. Прямо сейчас соберу шмотки и свалю. Мне пофиг. Выживу в любом дерьме. От тебя мне ничего не надо.

— Будешь снимать угол в коммуналке и работать курьером или официантом? — уточняет он вкрадчиво. — Даже колледж не закончишь?

Я комкаю фантик и бросаю на чисто вылизанный резиновый коврик.

— Не твое дело, отвали. Я тебе даже не сын.

— Послушай… Знаю, это больная тема, но… Я же никогда от тебя не отказывался. А фамилия… мать твоя тогда сильно дурила — уходила и возвращалась, позволяла себе лишнего и постоянно доводила до ручки. Воевал я не с тобой!

— Ты придурок конченый! — вырывается у меня вместе с матом. Отворачиваюсь, упираюсь щекой в спинку сиденья и сосредотачиваюсь на огнях далеких микрорайонов. Планы оформились только что, и стало вдруг легче. Неплохая идея — исчезнуть, не взяв ни копейки, и никому из них больше никогда не смотреть в глаза…

— Чего ты от меня хочешь, каких подвигов? Я должен был всю жизнь терпеть рядом с собой человека, который только требовал, ничего не давал взамен и не собирался меняться? Думаешь, мне нравилось то, что происходит? Нравились ежедневные упреки и скандалы? — кипятится папаша, и я задаю ему вопрос, не дававший покоя с самого раннего детства:

— Окей. А что насчет меня?

— А ты… — Впереди загорается зеленый, в свете фар кружатся мелкие снежинки, создавая ощущение сказки в стеклянном шаре, навевая воспоминания о другом…

Я моргаю, опускаю лицо и разглядываю руки. Папаша вздыхает:

— Все ошибаются, тут нет суперменов. Я считал, что ты ни в чем не ущемлен. Думал, что, повзрослев, сможешь принять мою сторону или хотя бы попытаешься понять, а ты всегда стоял горой за нее… Я ведь пытался донести до тебя непреложные истины, но как это сделать, если ты не слушал и постоянно лез на рожон?!.