Высотка

Мира — опорный элемент нашей семьи, здесь все на ней держится. Она круглосуточно чем-то занята — работой, домом, нами. Из всех нас она единственная получает стабильную зарплату. Платят сущие копейки, поэтому Мира находится в постоянном поиске другой работы, пока безрезультатном. Как сказал один умник, чтобы ее взяли на нормальную должность, ей нужно выбросить ребенка и сменить пол (к сожалению, это правда). Ребенка зовут Пупся, ему семь месяцев, он вредный, хотя и довольно прикольный.

Мира дружит со своим бывшим мужем по прозвищу Крокодил. То, что он вот-вот женится на другой, ее нисколько не расстраивает, наоборот, она искренне радуется за Крокодила, что у него наконец-то сложилось. При этом существует другой мужчина по имени Лёня, который очень любит Миру. После короткого периода ухаживания он ее как бы „завоевал“, после чего переселился к нам и считает, что Мира его жена со всеми вытекающими. И конечно, жутко ревнует ее к Крокодилу. Когда мы играли в „сказочку“, у него весь сюжет разворачивался вокруг двух мужчин, один из которых убил другого из-за женщины. Знакомая ситуация, не правда ли? Лёня достал Миру своей ревностью, и она мне постоянно жалуется, но я не могу бросить в него камень в него, потому что сам такой.

Мы с Настей разыгрываем безупречную семью, и даже ею являемся, за исключением одного момента, ну ты знаешь. А еще есть Ирка — единственная свободная женщина в этом доме. Она влюблена в своего музыкального руководителя Юру Вайнштейна, который когда-то играл со Спиваковым, а теперь первый альт в израильской филармонии. Помимо глубокого чувства к Юре у нее есть и другие, не менее глубокие, а ее сексуальная активность хаотична и безмерна, потому что она не зацикливается на таких мелочах, как пол и возраст. Благодаря ей в доме ночуют самые разные мужчины и женщины, говорящие на разных языках. С ними занятно беседовать на темы свободной любви — чего только не услышишь.

И вообще — про нашу коммунальную жизнь можно писать роман. Я теперь понимаю, почему ты так рвалась в общагу. Оказавшись в сходной ситуации, я тоже подсел на коммунальность. И ничего не хочу менять. Во всяком случае, пока».

«Раз в неделю из Хайфы приезжает мой лучший друг Сид, тоже бывший одноклассник, а ныне преуспевающий журналист. Он один из немногих, кому я могу сказать: „А помнишь, десять лет назад…“, что в условиях оторванности от корней приобретает особый смысл. За это время Сид здорово обуржуазился, разъезжает по Хайфе на „вольво“, в кармане сотовый телефон. Друзей у него нет, а есть некий круг людей, показавшийся мне скучным до безобразия. Офисные работники, развлекаются многочасовыми трипами по задворкам Хайфы или курением травы. Больше ничего не умеют.

Вчера мы ездили на озеро Кинерет. Искупались там, где в него впадает Иордан. Оказывается „иорданские струи“ — это отнюдь не метафора. Здесь он дробится на множество ручейков, по берегам которых стоят римские мельницы. Жалею, что не взял фотоаппарат, потому что Сид выглядел весьма колоритно — с хайром до плеч и библейским профилем, он сидел в Иордане и окроплял всех водой на фоне евангельского пейзажа».

«…работа накрылась и я снова сижу с Пупсей, больше некому. Исполнилась мечта идиота — у меня теперь есть ребенок. Ему надо менять памперсы и забрасывать обратно в манеж игрушки, которые он прицельно пуляет мне в голову. Когда я кормлю его овощным супом, он смотрит на меня с ненавистью, но я имею распоряжение вышестоящего начальства на этот счет, поэтому пусть удавится, но съест. Пупся сообразительный малый и я надеюсь, что когда он наконец заговорит, нам будет что обсудить. Читаю ему на ночь Декарта и Хайдеггера, чтобы жизнь медом не казалась, а еще „Илиаду“ — по причине того невероятно усыпляющего действия, которое она производит на всех, включая и меня самого».

«У вас там уже холодно, снег?

Утром мы загорали на крыше, и я между делом вспомнил о те бе и твоих бесконечных простудах. Написал маме, чтобы она проследила за тобой, хотя сомневаюсь, что ей это удастся. А у нас только-только начался сезон апельсинов. Неподалеку есть колхозный сад, который совершенно не охраняется. Мы совершаем на него набеги с моим рюкзаком.

Видишь, со времен Крыма ничего не изменилось. Мне иногда кажется, что я в Крыму, только очень не хватает тебя».

«Увы, гражданства мне опять не дали, только вид на жительство. Но теперь я счастливый обладатель медицинской страховки и новой работы. Устроился сторожем на молочный склад, обжираюсь йогуртами, творожками и сыром 100 сортов от пуза. Выносить не пробовал — здесь с этим строго, хотя соблазн, конечно, велик. Моя порядочность основывается скорее на трусости и на боязни потерять это дивное место, чем на каких-то моральных устоях, однако важен результат — я на хорошем счету и через пару месяцев наконец-то смогу выписать тебя сюда. Присмотрел билет с пересадкой на Кипре — получается заметно дешевле, а разница по времени ерундовая — часа два-три. И если ты еще не подала документы на загранпаспорт, то сейчас самое время это сделать.

Продолжаю рассылать письма по различным канадским учреждениям, которые теоретически могли бы мною заинтересоваться и дать какую-нибудь стипендию или грант. Пока приходят одни отказы, но ведь никто не говорил, что будет легко. Сидеть в Израиле до скончания века бессмысленно, хотя на данный момент я абсолютно всем доволен, включая самого себя. Репертуар моих ролей значительно расширился. Теперь я могу, например, взять машину, бросить Пупсю на Лёню и уехать в пустыню для медитаций (в пустыне прекрасно идет Витгенштейн). Или битый час препираться с соседями, которые вечно занимают наше машиноместо (я довольно бегло болтаю на иврите, хотя и с кошмарным акцентом, но пусть попробуют не понять). Или пойти в филармонию слушать Бэлу Бартока (что я сегодня вечером и сделаю, непременно, потому что Ирка устроила мне проходку на все вечерние концерты, где задействована она или ее коллеги по цеху).

А еще я осмелел и заявил Настиной маме, чтобы она не лезла в нашу жизнь, потому что это уже невыносимо. За свои деньги она хочет полной осведомленности относительно того, что мы делаем с утра до вечера и даже ночью. Прижала меня к стенке вопросом почему у нас до сих пор нет детей, представляешь? Ну и как я должен был реагировать? Естественно, я высказал все, что думаю о ее манере посягать на неотъмлемое право каждого гражданина на частную жизнь. Получилось недурно. Правда, Настя потом все испортила — уехала на неделю к родителям, умаслила их и вернулась с новым траншем на квартиру. Ты поставил под удар не только меня, но и остальных, сказала она. И вообще, можешь катиться куда угодно, если мы тебе так уж надоели. Каково? Я извинился, конечно, но продолжаю считать, что я прав.

Видишь, сколько подвигов на моем счету? Осталось разве что жениться на канадской гражданке тем же макаром, каким я однажды женился на израильской. Если у тебя на примете будет кто-то — свистни немедленно. Остальное дело техники, которой меня интенсивно обучает Ирка. Я провел с ней весьма познавательную ночь и теперь понимаю тех, кто бегает за ней хвостом. Наверное, я ей скоро надоем и она переключится на кого-то другого. Оно и к лучшему, потому что Настя, как и следовало ожидать, отнеслась к этой истории болезненно, хотя и сделала вид, что рада моим успехам.

Напиши хотя бы три слова, я ужасно скучаю. Не хочешь три — напиши одно. Жду».

«…объелся философией и теперь мой организм ее уверенно отторгает. Открываю Декарта — и сразу хочется закрыть. Это влияние Сида, который при всей своей склонности к словоблудию никогда любовью к мудрости не отличался. Оно и понятно — он прирожденный антифилософ, т. е. софист. Помню, Бибихин нам говорил, что в основе философии лежит простой вопрос — отчего мир есть, а не нет его (или это был Ахутин?), и что она растет из этого, в общем-то, детского удивления. А Сид вопросов не задает и не удивляется — он и так все знает. Он может только изрекать, что и делает с неподражаемой резонерский интонацией, которую я тщился у него перенять, но не смог.