Вьюжной ночью

— Да проснись же ты!

Егор Иванович, уже одетый — в телогрейке и сапогах, — дергал сына за руку.

— Значит, так… Я на пашню пошел. А баушка с бабами в город поехала.

— А зачем?

— Купить кое-что. Уберешь во дворе весь назем и мусор. И вывезешь. Это первое. Расколешь чурки, вон те, возле амбарушки. Это второе. Дальше. На заплоте каки-то сволочи доску оторвали и утащили.

— Когда?

— Ну, не знаю когда. Может, вечером, а может, ночью. Подбери под сараем горбыль, какой получше, и прибей. Понял? И последнее — принесешь ведра три-четыре из Митина ключика.

— Да когда я успею? — с тоской проговорил Санька.

— Хватит лодыря гонять. Вставай, завтракай и — за дело. А я приду — проверю.

Пошел. Тяжело ухнула входная дверь, коротко и недовольно звякнула щеколда калитки.

Нынче Егор Иванович посеял клевер. Он часто ходит на пашню, проверяет, все ли там в порядке. И уже давно заметил, что три прясла скособочились, чего доброго, совсем свалятся, а мимо стадо гоняют, да и так, по одиночке коровы и лошади бродят. Конечно, не обязательно было обзаводиться пашней. Но Егор Иванович, его покойная жена и бабка Лиза хотели иметь и огородишко, и покос, и пашенку, и коровушку, и даже лошадку, если удастся: дескать, так было у дедов, прадедов, пусть так будет и у нас.

Санька неторопливо встал, потягиваясь, долго завтракал, еще дольше искал гвозди, подходящий горбылек, обтесывал его и прибивал к заплоту (гвозди все чего-то не вбивались, косо шли) и, когда глянул на ходики, испугался — уже одиннадцатый час.

Пришел Колька. Легкая развалочка, руки в карманах брюк. Он сегодня тоже один в доме, сам себе хозяин: отец на заводе, а мать к фельдшерице ушла. Санька попросил помочь ему.

— Да я хотел… в лес сходить. Виц для удочек наломать.

— Завтра вместе сходим.

— И у меня крючков нету. Я ишо хотел в магазин сбегать.

— А тебе сколько их надо?

— Ну сколько… Штуки три.

— У меня есть. Я тебе дам.

Сперва они убрали назем: Колька вилами накладывал его на тачку, а Санька отвозил к задам подворья, поближе к огороду (это самое тяжелое дело), потом кололи дрова, складывая их в поленницу, и подметали во дворе. Пообедав щами и кашей, вынутыми из горячей загнетки, снова вышли во двор: надо было принести четыре ведра воды из Митина ключика, а до него шагать да шагать. На той же Нагорной улице, где жили Санька с Колькой, только через квартал, поближе к Чусовой есть старый колодец, но вода в нем хотя и чистая, а невкусная, прелью пахнет.

Уже вечерело, надо торопиться. Сперва решили взять по ведру, а когда собрались идти, Колька сказал: «Что мы будем два раза ходишь, туда да сюда! Давай в кадушке привезем». В доме было две кадушки, одна стояла на крыльце, наполовину заполненная водой, другая, поменьше, узкая, высокая, лежала на боку в амбаре. Эту, вторую, ребята обмыли и поставили на тачку. Санька катил тачку, а Колька нес ведерко.

Прошли по заулку, пересекли соседнюю окраинную улочку и миновали луг, пустой, избитый скотом, где росла редкая сухая травенка. Дорога врезалась в густой сосняк и потянулась по обочине кустарникового оврага, на дне которого бил известный всей Боктанке Митин ключик. Это был всем ключикам ключик: вода в нем столь чиста, прозрачна, что, кажется, и нет ее вовсе; на диво вкусна, только студена не в меру, аж зубы ломит.

Родничок назван так по имени блаженного нищего старика Мити, который когда-то, еще лет с полсотни назад, нашел его, очистил от камней и валежника, углубил и часами сидел тут, вынимая из сумы хлебные куски и макая в воду, а когда удавалось раздобыть где-нибудь картошки, пек ее, греясь у костра, вечно молчаливый, понурый, углубленный в какие-то свои, неясные людям мысли. Бабка Лиза говорила Саньше, что раньше вообще было полно нищих, блаженных и калек и они все чего-то бродили по заводским улицам и ближним деревням, оборванные, жалкие. Раза два или три за лето мужики и бабы с Нагорной улицы (целая артель набиралась) шли к Митину ключику, варили там пельмени, пили водку, брагу, вспоминали Митю: «Царство ему небесное» — и, возвращаясь домой, пели и плясали.

Родничок мелкий — с полведра не зачерпнешь. Оставив тачку с кадушкой возле оврага, Санька и Колька, отдуваясь и пыхтя, начали по очереди таскать воду и, положив в кадушку дощатую крестовину, чтобы вода не плескалась, покатили тачку. Маленькое колесико тачки врезалось в мягкий дерн, и тяжесть была такая, будто везли не кадушку с водой, а чугун. Санька остановился:

— Не могу больше!

Вода плеснулась из кадушки.

— Давай вместе, — сказал Колька. — Ты за одну ручку, а я за другую.

— Подожди, дай передохну. Ну и умотался я седни. Сегодня, — поправился Санька.

— Пошли все-таки. А то мама, наверное, уже хватилась меня.

— Давай в ногу, слушай.

Но в ногу как-то не получалось. Точнее сказать, плохо получалось. Кадушка стала валиться на Колькину сторону.

— Подожди. — Санька остановился. — Что она валится? Ты чего ручку опускаешь?

— Ничего не опускаю.

— А что кадушка к тебе валится?

— А откуда я знаю.

— Иди ровно. И приподними ручку.

— Да ты что раскомандовался-то?

Кадушка опять накренилась, выплеснув на траву с ведро воды.

— Уу, балда осиновая! — разозлился Санька. — Че ты делаешь?

— Да что ты на меня напустился-то? Целый день мантулю на его, а он…

Злясь, они опять стали говорить по-боктански. Мантулю — это значит работаю много.

— Вот и при сам. Твоя тачка, ты и вези. Нашел тоже батрака.

Пришлось дважды спускаться к ключику и доливать в кадушку воды.

— А по-моему, тут ты больше виноват, — сказал Колька раздраженно. — Что ты дергаешься все? И ишо психует.

Решили везти тачку по очереди, полегоньку. Главное, выехать на дорогу, там земля твердая. Твердая-то твердая, а кадушка все одно будет качаться. Подумав об этом, Санька сплюнул и мысленно обругал себя: лучше бы уж без тачки, с коромыслами.

На дороге показалась повозка. Возница, молодой парень с веселым корявым лицом, громко сказал:

— Дайте-ка воды попить.

— Спускайся к ключику да и пей, — не сразу ответил Санька, которому не понравился пренебрежительный тон парня.

— Ну дайте хоть ведерко.

Молодой рослой кобылице не стоялось на месте, и парень грубо орал на нее:

— Стой! Стой, тебе говорят!

Санька зачерпнул из кадушки воды и подал ведерко парню. Громко, сладострастно чмокая, тот быстро выдул всю воду. И куда только шло.

— Ух и студена! Дай поддену ишо. Воды, и той жалеете, ядрена палка.