Выживший. Чистилище

Потом накатило какое-то философское настроение. Были бы карандаш с бумагой, я, наверное, с тоски затеял бы писать какой-нибудь труд. Не могу вот так сидеть, ничего не делая, по жизни всегда находил себе какое-нибудь занятие. Поотжиматься, что ли? Вроде как ребра уже не очень побаливают.

Уперся кулаками в цементный пол, сделал полсотни отжиманий. Попробовал упражнения на пресс - нет, сразу дал знать о себе левый бок. Зато упражнения на растяжку прошли нормально. Ладно, отжимания и растяжка - вот два моих способа, как убить время. А заодно и согреться, если уж на то пошло.

Однако на следующий день как раз во время занятий откинулась задвижка глазка, и строгий голос немолодого надзирателя предупредил:

– Гражданин Сорокин, ну-ка немедленно прекратите! Не положено!

Я, не вставая с поперечного шпагата, поинтересовался:

– А если не прекращу?

– Шутки шутить удумали? Тут с такими шутниками разговор короткий!..

– Ладно, босс, не кипятись.

Я встал на ноги и затянул:

– Черный во-о-рон, что ж ты въе-е-есся...

– Не положено!

– Тьфу ты! Что ж у вас тут можно-то?

– Сидеть и стоять. И молчать.

– Ну нормально! Мало того, что засунули в холодный пенал, еще и делать ничего нельзя. Я, может быть, физкультурой согреваюсь. У вас тут температура как в погребе, дали бы, что ли, шинель какую.

– Так, гражданин Сорокин, еще одно слово - и останетесь без ужина.

– Без ужина вы меня не можете оставить, это нарушает международную конвенцию.

– Чиво?
– протянул вертухай.
– Какую еще конвенцию?

– Международную, принятую генеральной ассамблеей ООН.

Похоже, у надзирателя процесс переваривания моих фраз закончился полным несварением. Тем более откуда ему, бедолаге, знать, что никакой Организации Объединенных Наций в природе еще не существовало. С прощальным: 'Ты у меня договоришься, Сорокин!' он вернул задвижку на место, и с той стороны двери послышались его удаляющиеся шаги. Ужина, впрочем, не лишил. Хорошо хоть пайку не урезали. При этом посуду после еды я должен был возвращать через окошко коридорному, которого сопровождал надзиратель - на прием пищи мне выделили буквально пять минут.

На второй день я принялся мерять свою узкую камеру шагами от двери к дальней стенке, к маленькому окошку. Семь шагов туда, семь обратно, семь туда, семь обратно... И ведь окошко хрен приоткроешь, нет тут такой опции - в смысле, форточки. Потом разглядел, что в камере я не один. Слева от оконца свою паутину связал махонький паучок, который притаился как раз на краю своего смертельного для мух кружева.

– Тебя-то сюда за что? За вредительство или шпионаж, как меня?

Паучок по-прежнему неподвижно взирал на меня сверху. Может, околел? Я подпрыгнул и кончикам пальцев чуть коснулся паутины. Мой молчаливый сокамерник встрепенулся, оббежал паутину по кругу и снова притаился в том же самом месте.

– Чем же ты там питаешься? Тут ведь даже окно не открывается, мухи как сюда залетают? Молчишь? Ну молчи, молчи... Следователь тебя заставит говорить. Попадешь к какому-нибудь Шляхману - он из тебя всю душу вынет. А если еще и Фриновский подключится... О-о, брат, тогда я тебе не завидую. Будешь потом кровью харкать. Что молчишь? Тебя хоть как звать-то? Имя, погоняло есть? Ладно, сам придумаю... Будешь Бармалей. Не спрашивай, почему.

Прошел еще несколько раз от окна к двери и обратно. Тут и обед подали. Все схомячил, вернул посуду разносящему, и снова принялся мерять карцер шагами. Только не сидеть молча, иначе депрессия захлестнет с головой. Вон лучше еще с Бармалеем пообщаться.

– Ты-то, дурень, небось и не понимаешь, что сидишь в карцере. Много ли тебе надо - угол с паутиной да свежая муха. А нам, людям, нужно общение, иначе мы можем крышей двинуться. А вот чтобы не двинуться - я разговариваю с тобой. Ладно, можешь не отвечать, главное, что слушаешь. Знаешь, кто я такой на самом деле? Не поверишь - хронопутешественник! Я, может быть, твоих прапраправнуков видел. Представляешь, какая жизнь будет через восемьдесят лет? Техника, конечно, шагнет далеко вперед, а вот люди останутся такими же - мелкими и злобными существами в своей массе. Ну, за редким исключением, типа меня, комбрига или артиллерийского инженера. Или тех ребят, с кем я воевал плечом к плечу, и на которых мог положиться, как на самого себя.

Еще несколько ходок от двери к окну.

– Не понять тебе, Бармалей, какой это кайф - прыжки с парашютом. Я вот еще собирался вингом заняться, уже себе вингсьют присмотрел - костюм-крыло, да не успел - в прошлое забросило. А ты вот сидишь там, и нет у тебя иных забот, кроме как из мухи все соки выжать. Скучное ты существо, Бармалей.

В этот момент послышалось жужжание. Ого, каким-то чудом в карцер залетела муха. Я устроил за ней настоящую охоту, но все-таки поймал живьем и в прыжке приклеил к паутине. Двукрылое насекомое тут же отчаянно затрепыхалось, пытаясь освободиться, а Бармалей шустро посеменил знакомиться с новой соседкой. Как кусал - я не разглядел, но вскоре муха затихла, а паучок вернулся на прежнее место. Видно, решил подождать, пока жертва испустит дух окончательно, а может, еще по какой причине. Но через час Бармалей приступил к трапезе, занявшись высасыванием из насекомого соков. А мне запоздало муху стало жаль. Но соседа по карцеру тоже было жалко, в общем, уговорил я себя, что поступил правильно.

На следующий день вновь дежурил тот самый немолодой надзиратель лет пятидесяти. Дождавшись, когда он заглянет в глазок, я спросил:

– Товарищ лейтенант...

– Сержант я, - ответил тот, но видно было, что слегка польщен.

– Товарищ сержант, вот я сижу тут, как орел молодой в темнице сырой, и мучаюсь догадками.

Молчит, но глазок не закрывает. Видно, заинтересовался, ждет, что я дальше скажу.

– Не могу понять, за что меня сюда определили? Если бы хоть знал, то, может быть, пребывание в карцере показалось бы не таким тягостным.

– А то прямо не знаешь!

– Клянусь!

Зрачок на какое-то время пропал из дыры глазка, похоже, надзиратель оглядывался, потом появился снова.

– Пузырева бил?

– Которого в госпиталь увезли с пробитой головой?

– Ага, его. Этот-то Пузырев, когда очнулся, на тебя и показал.

– Как он мог показать?! Я ведь в лежку был, после допроса пошевелиться не мог!

– Ну, это уже не ко мне. За что купил - за то и продаю.

Надзиратель ушел, а я остался вновь наедине со своими мыслями. Вот же сука этот Пузырев! Гадом буду, вернусь в камеру - еще раз по больной башке ему настучу. Хотя еще неизвестно, когда он сам-то из больнички выйдет, на мой взгляд, ему постельный режим был обеспечен на месяц как минимум. Ну, может, еще встретимся.

В карцере я пробыл ровно неделю, после чего меня, малость неухоженного, но все еще бодрого, вернули в общую камеру. На прощание я мысленно пожелал Бармалею удачи. Он-то остается в одиночке, бедолага, до следующего постояльца, который может оказаться не таким добрым, как я. Возьмет - и смахнет паутину вместе с Бармалеем.

Меня сразу обступили старые знакомые, коими я считал комбрига, артиллерийского инженера и еще нескольких человек.

– Ну как вы там? За что вас в карцер?

Пузырев, как я и предполагал, еще не появлялся, а его подельники во главе с Костылем затихарились в 'блатном углу'. Косясь в их сторону, я негромко поведал причину моего заточения.