Выживший. Чистилище

– Вот же сволочь!
– с чувством выдохнул Куницын.
– Жаль, что мы его не добили.

– Тогда было бы еще хуже, - взвешенно ответил я.
– Репрессии для отдельно взятой камеры последовали бы такие, что мама не горюй. Всем бы досталось, кроме этих.

Я кивнул в сторону напряженно прислушивавшихся к нашему разговору уголовников, которые тут же сделали вид, будто заняты перекидыванием затертых до сальности картишек.

– Теперь, если что, могут и срок накинуть, - покачал головой Павел Иванович.

– Пусть сначала докажут, что это он бил, - вставил Кржижановский.
– Неужто они поверят словам какого-то уголовника, который в темноте даже и не видел, кто его лупит?! Если надо будет - я выйду и скажу, что это моих рук дело. Тем более что я действительно принимал участие в этой схватке.

– И я присоединюсь, - это уже инженер.

– А я предлагаю придерживаться версии с падением с нар, как сразу сказал Куприянов.

Коган смотрел на нас, как воспитатель в детском саду смотрит на своих маленьких подопечных, сказавших какую-то глупость.

– Нет, ну а что, не знаю как вас, а меня на допросе по поводу этого события не спрашивали, они под меня как вора и антисоветского элемента копают, им не до таких мелочей. Вас спрашивали? Тоже нет? Вот, значит, можно сейчас всем скопом сговориться, что этот ротозей во сне свалился с нар головой вниз.

– А я надзирателю в карцере сказал, что в своем физическом состоянии не мог принимать участия в ночном побоище.

– Ну, про побоище вы зря, конечно... Может быть, этот надзиратель уже и забыл, что вы ему сказали.

– Костыль наверняка все рассказал, его тоже на допрос вызывали. Да и Попов тогда заявил, что не верит в историю с падением со шконки.

– Ладно, черт с ним, с Пузыревым... Вы-то тут как без меня?
– поинтересовался у сокамерников.
– Я смотрю, Феликс Осипович, вы прихрамывать начали...

– А, - махнул комбриг рукой.
– Снова били, лупцевали палкой по пяткам. Кости, вроде бы, целы, а все равно больно. Особенно левая нога хромает.

– По-прежнему стоите на своем?

– Стою за правду, и менять свою позицию не собираюсь.

– А у меня бывшую жену арестовали, с которой я второй год в разводе, - вздохнул Куницын и добавил.
– Следователь у меня не зверь, с ним и по душам поговорить можно, вот он и сообщил на допросе. Баба-то с характером, что уж тут, тяжеловато с ней было жить, но все равно жалко. Я спросил у следователя, что там с нашим общим сыном, говорит, бабка забрала, то бишь ее мать.

– Я слышал, уже и детей врагов народа арестовывают, - вставил Коган.

– А их-то за что?
– изумились одновременно комбриг с инженером.

– Да все за то же, потому что состоят в родственных связях с вредителями и троцкистами.

– Сталин же еще два года назад сказал на совещании передовых комбайнеров, что сын за отца не отвечает!

– Ха, ну честное слово, вы как дети! Сказать - одно, а законы пишут другие люди. Вот и увозят 'воронки' подростков.

– Так уж и подростков?

– Вы, наверное, незнакомы с последней редакцией статьи 12 УК РСФСР от 35 года. Поправки разослали только судьям и прокурорам. А у меня деверь в помощниках могилевского прокурора, он и рассказал... В общем, сейчас несовершеннолетние, достигшие двенадцатилетнего возраста, и уличенные в совершении краж, в причинении насилия, телесных повреждений, увечий, в убийстве или попытке к убийству, привлекаются к уголовному суду с применением всех мер наказания. Включая высшую меру социальной защиты.

– Но при чем здесь дети врагов народа?

– Э-э, так тут можно подвести под любую статью, было бы желание. Отец твой троцкист, а ты замышлял убийство Ежова. Мальчонку иди девку запугать - много ума не надо, все подпишут. Вот тебе и расстрельная статья. Правда, лично я не слышал, чтобы расстреливали, хотя, выходит, теоретически могут.

– Страшные вы вещи говорите, товарищ Коган, - покачал головой инженер.

– Так что ж теперь, в страшное время живем.

– В непростое, - поправил комбриг.

– Трудное и непростое. Наша страна окружена внешними врагами, да и внутри еще не всех вывели. Много желающих вставить палки в колеса молодому советскому государству, набирающему ход и грозящему капиталистам мировой революцией.

Я не вмешивался в разговор. Машинально ковырял щепочкой в зубах и размышлял, как хорошо работает наша пропагандистская машина. Не хуже, чем у немцев с их Геббельсом. А ведь, как ни крути, и впрямь, время такое, что если безоглядно не верить в светлое коммунистическое будущее - поневоле собьешься с пути. А сбиваться нельзя, в самом деле, врагов еще хватает и внутри станы, и снаружи. Это как в армии, где приказы командира не обсуждаются. Во время боевых действий каждая минута промедления может стоить десятки, сотни, а то и тысячи человеческих жизней. А страна сейчас вынуждена жить по полувоенным законам, пока что не до либерализма и демократии. Хоть и не по вкусу мне поговорка: 'Лес рубят - щепки летят', но эта эпоха под данное определение подходит как нельзя кстати. Печально лишь то, что я, похоже, оказался одной из таких щепок. Не говоря уже о комбриге, инженере и сотнях тысячах других советских граждан, которые, уверен, попали под одну гребенку.

Хотя, насколько я помнил из прочитанного, Ежов с подельниками выводили 'ленинскую гвардию', проводя своеобразную чистку партийных рядов. Понятно, не самовольно, а по указанию известного кого. Не знаю уж, оправдано это было или нет, но вывели всех практически всех руководителей высшего и среднего звена, да и внизу. Скорее всего, прошерстили изрядно. Как по мне - и те хороши, и эти.

А через день меня забрали. Причем не первого, до меня из камеры взяли еще двоих, и они уже не вернулись, что заставило остальных невольно притихнуть, погрузившись в мрачные размышления. Брали и из соседних камер. Кто-то явно упирался с криком: 'Не пойду! Тираны! Не дамся!' - из коридора крики доносились вполне отчетливо, вызывая у народа желание забиться под шконку или сделаться невидимками. А потом откуда-то издалека донесся 'Интернационал', который закончился после первых двух строчек. Видно, конвоиры привели поющего в чувство.

– Похоже, у Особого Совещания при НКВД СССР сегодня расстрельный день, - не выдержав, прокомментировал Коган, который всегда был в курсе происходящих в тюрьме событий.
– Интересно, кто приводит приговор в исполнение - Блохин или Магго ?

– Может, их по этапу сразу отправили?
– с надеждой предположил Коля Ремезов.

Коля был на воле путейцем, числился всегда в передовиках, собирался вступать в комсомол, но тут черт попутал - стырил какой-то важный болт, который должен был заменить грузило для удочки. Теперь ему грозило от пяти до восьми лет лагерей.

– По этапу? Хм, может, и по этапу. Отчего же, вполне может быть.

Как бы там ни было, дошла очередь и до меня. Завернули руки, зафиксировав запястья наручниками, и привели в помещение без окон, где за столом восседали трое, а отдельно в уголке - моложавый сотрудник НКВД в очках, вооруженный пером и бумагой. Похоже, секретарь.

'Тройка', - всплыло в памяти знакомое слово, и по спине протянуло холодком.

Конвоир велел остановиться метрах в трех от стола. Три пары глаз равнодушно прошлись по мне, и я понял, что дело попахивает керосином. В центре восседал непримечательный сотрудник органов с четырьмя ромбами в петлицах и звездочкой над ними. Кажется, большая шишка. По правую руку от него - мужчина лет пятидесяти в гражданском, вытиравший несвежим платком потную залысину. По левую - еще один в гражданском, с бородкой и в круглых очках, придававшими ему сходство с Троцким, чье имя сейчас склонялось исключительно в негативном оттенке.