Взбаламученное море

— Зачем меня звали, и кто у губернатора? — спросил он, входя.

— Дворянство! — отвечал жандарм, снимая с него шинель.

Бакланов пошел. В большой приемной зале он увидел, что за огромным столом, покрытым зеленым сукном, сидело несколько дворян. Приятель Бакланова, солидный помещик, со своим печальням лицом, тоже был тут.

Начальник края, с близко придвинутыми с обеих сторон восковыми свечами и с очками на носу, что-то такое читал.

Около него, по левую руку, стоял красивый правитель канцелярии, а по правую — сидел губернский предводитель дворянства, мужчина, ужасно похожий на кота и с явным умилением слушавший то, что читал губернатор.

Бакланову предводитель его уезда указал на место после себя.

— Что это такое? — спросил его Бакланов.

— Речь говорит! — отвечал ему предводитель, указывая головой на начальника края.

— О чем?

— Крестьян у нас отбирают на волю! — отвечал предводитель, как-то странно скосив глаза.

— «Господа! — продолжал начальник края, не совсем разбирая написанное: — русское дворянство, всегда являвшее доблестные примеры любви к отечеству и в двенадцатом еще году проливавшее кровь на полях Бородина…»

На этом месте старик приостановился.

— Где и я имел честь получить этот небольшой знак моего участия! — прибавил он, показывая на один из множества висевших на нем крестов.

— «Русское дворянство, — продолжал он снова читать: — свое крепостное право не завоевало, подобно…»

— «Феодалам!» — поспешил ему подсказать правитель канцелярии.

— «Феодалам, — повторил генерал: — но оно получило его от монаршей воли, которой теперь благоугодно изменить его в видах счастья и благоденствия всем любезного нам отечества…»

Начальник края опять остановился, поправил очки и многозначительно на всех посмотрел.

— «Этот пахарь, трудящийся теперь скорбно около сохи своей, вознесет радостный взор к небу!» — говорил он и поморщился.

Речь эту, как и все прочие бумаги, ему сочинял правитель канцелярии, и старый генерал место это находил чересчур уж буколическим. Но правитель канцелярии, напротив, считал его совершенно необходимым; сей молодой действительный статский советник последнее время сделался ужасным демократом: о дворянстве иначе не выражался, как — «дрянное сословие», а о мужиках говорил: «наш добрый, умный, честный мужичок».

— «Видимое мною на всех лицах ваших, милостивые государи, одушевление, — продолжал начальник края: — исполняет меня надеждою, что мы к сему святому делу приступим и исполним его с полною готовностью…»

— Все? — спросил он, остановясь, правителя канцелярии.

— Все-с! — отвечал тот, беря у него бумагу.

Замечаемые однако начальником края одушевленные лица сидели насупившись, и никто слова не начинал говорить.

Поднялся губернский предводитель.

— Милостивые государи! — начал он, заморгав в то же время глазами, что ужасно, говорят, скрывало таимые им мысли. — Милостивые государи! Я радуюсь, что несу звание губернского предводителя в такое великое время. Первое мое желание — выразить перед престолом монарха ваши чувства радости и благодарности. Вам, милостивые государи, дана возможность сделать великое и благодетельное дело для наших меньших братий!.. Дайте адрес! — прибавил он, торопливо обращаясь к правителю канцелярии.

Тот подал бисерным почерком написанную бумагу. Она стала переходить из рук в руки, и все, не читав, подписали ее. Бакланов тоже так подмахнул.

— Еще вчера только эту меньшую-то братию, своего лакея, в полиции отодрал! — сказал ему предводитель его уезда, показывая на губернского предводителя.

— Ужасная каналья, теперь за крест и чин все продаст! — проговорил Бакланов.

Губернский предводитель между тем что-то сменил на своем месте.

— Господа! — снова начал он и окончательно закрыл левый глаз: обязанности предводителей в настоящее время слишком важны: я полагаю, следует им положить жалованье.

Лица предводителей просияли, а у дворянства вытянулись.

— Из каких же сумм? — отозвался было солидный помещик.

— Суммы есть! — подхватили в один голос предводители.

Губернский предводитель между тем спешил воспользоваться удобною минутой.

— По такому расписанию-с, — сказал он: — губернскому предводителю пять тысяч рублей, уездным по три тысячи рублей и депутатам по две тысячи рублей.

При последних словах у дворянства уж лица повеселели. «Авось попаду в депутаты и хоть тысчонку-другую сорву», — подумал почти каждый из них.

— Хорошо-с! — раздалось почти со всех сторон.

Губернский предводитель и начальник края пожали друг у друга руку, как люди, совершившие немаловажное дело.

— До свидания, господа! — сказал последний, обращаясь к прочим своим гостям: — завтра надо рано вставать, ума-разума припасать!

Все пошли как накормленные мякиной. Каждый чувствовал, что следовало-бы что-нибудь возразить и хоть в чем-нибудь заявить свои права или интересы, а между тем никто не решался: постарше — боялись начальства, а молодые — из чувства вряд ли еще не более неодобрительного — из боязни прослыть консерватором и отсталым.

В обществе, не привыкшем к самомышлению, явно уже начиналось, после рабского повиновения властям и преданиям, такое же насильственное и безотчетное подчинение молодым идейкам.

17 Сорокалетний идеалист и двадцатилетний материалист

Бакланов все больше и больше начинал спорить со своим шурином, и всего чаще они сталкивались на крестьянском деле.

— Что же вас-то так тут раздражает? — спрашивал его Сабакеев.

— А то-с, — отвечал насмешливо Бакланов: — я вовсе не с такою великою душой, чтобы мне страдать любовью ко всему человечеству; достаточно будет, если я стану заботиться о самом себе и о семействе, и нисколько не скрываюсь, что Аполлон Бельведерский все-таки дороже мне печного горшка.

— Печной горшок — очень полезная вещь! — сказал Сабакеев и ни слова не прибавил в пользу Аполлона Бельведерского.

— Ну да, разумеется, — подхватил Бакланов: — и клеточка ведь самое важное открытие в мире; смело ставь ее вместо Бога.

— Клеточка очень важное открытие, — повторил опять Сабакеев.

— Да, и Шиллер, и Гете, и Шекспир — ступайте к чорту! Дрянь они, — продолжал досадливо Бакланов.

— Шиллер, Гете и Шекспир делали в свое время хорошо.

— А теперь на поверхности всего мы с вами, не так ли?

— Нет, не мы, а идеи.

— Желательно бы мне знать, какие это именно? — проговорил Бакланов.

— Идеи народности, демократизма, идеи материализма, наконец социальые идеи.

— Все это около 48 года мы знали, переживали, и все это французская революция решила для нас самым наглядным образом.

— Ну, что французская революция! — произнес с презрением Сабакеев.

— А у нас лучше будет, не так ли?

— Вероятно, — отвечал Сабакеев.

— Почва целостнее!.. непосредственнее, чище примем.