Взбаламученное море

— Конечно!

Евпраксия улыбнулась, а Бакланов развел только руками и с обеих спорящих сторон продолжалось несколько минут не совсем приязненное молчание.

— Вы, например, — продолжал Бакланов снова, обращаясь к шурину: — вы превосходный человек, но в то же время, извините меня, вы нравственный урод!

— Почему же? — спросил Сабакеев.

Евпраксия тоже взглянула на мужа вопросительно.

— Вы не любили еще женщин до сих пор, — объяснил Бакланов.

Сабакеев немного покраснел.

— А мы в ваше время были уже влюблены, как коты… любовниц имели… стихи к ним сочиняли…

— Оттого хороши и женились! — заметила Евпраксия.

— Что ж, я, кажется, сохранил еще до сих пор пыл юности.

— Уж, конечно, не идеальный! — ответила Евпраксия.

— Нет, идеальный! — возразил Бакланов: — вот они так действительно материалисты, — продолжал он, указывая на шурина: — а мы ведь что?.. Поэтики, идеалисты, мечтатели.

— Вот уж нет, вот уж неправда! — даже воскликнула Евпраксия: они, а не вы, идеалисты и мечтатели.

— Ты думаешь? — спросил ее брат.

— Да! А Александр чистейший материалист.

— Почему же ты это так думаешь? — спросил ее тот.

— Потому что ты только о своем теле думаешь? — спросил ее тот.

— Вот что!.. так объяснить все можно! — произнес Бакланов, уже начинавший несколько конфузиться: — ну-с, так как же: угодно вам перемениться именами? — спросил тот, обращаясь к шурину.

— Не знаю, что вы такое, а я не идеалист! — повторил тот настойчиво.

— Идеалист, идеалист! — повторила ему еще настойчивее сестра.

— Но почему же?

— А потому, что это все то же, как и они в молодости восхищались стихами, а вы — теориями разными.

— Браво, — подхватил Бакланов.

18 Обличитель чужих нравов в своих домашних, непосредственных движениях

На столе горела сальная свечка; в комнате было почти не топлено.

Виктор Басардин сидел и писал новый извет на Эммануила Захаровича.

Он описывал историю сестры и только относился к ней в несколько нежном тоне: он описывал эту бедную овечку, которая, под влиянием нужды, пала пред злодеем, который теперь не дает ей ни копейки…

«Во имя всех святых прав человечества, — рисовало его расходившееся перо: — я требую у общества, чтоб оно этого человека, так низко низведшего и оскорбившего женщину, забросало, по иудейскому закону, каменьями, а кстати он и сам еврей и живет в К…, на Котловской улице».

Последнее было прибавлено в виде легонького намека на действительный случай.

Единственная свидетельница его писательских трудов, Иродиада, все это время лежала у него преважно на диване и курила папироску.

Виктор, дописав свое творение, потянул исподлобья на нее взор и несколько поморщился. Ему не нравилась ее чересчур уж свободная поза.

— Иродиада, поди, сними с меня сапоги: ноги что-то жмет! — сказал он, желая напомнить ей, кто она такая.

— Очень весело! — говорила она.

— Тащи сильней! — сказал ей Виктор.

Иродиада стащила сапог и бросила его с пренебрежением на пол.

— Тащи сильней! — сказал ей Виктор.

— Подите! Силы у меня нет, — отвечала Иродиада.

— Говорят тебе, тащи! Хуже, заставлю, — продолжал Виктор, уже бледнея.

— Как же вы меня заставите? Руки еще коротки.

— А вот и заставлю! — проговорил Виктор и, не долго думая, схватил Иродиаду за шею и пригнул ее к ноге.

— Тащи! — повторил он.

— Караул! — крикнула было Иродиада.

— Не кричи, а то бить еще буду! — проговорил он и в самом деле другою рукой достал со стола хлыст.

Иродиада лежала у ног его молча, но сапога не снимала. Так прошло с четверть часа.

Виктор ее не пускал.

— Ну, давайте, уж сниму! — сказала наконец она и сняла.

Виктор ее сейчас же отпустил. Иродиада опрометью бросилась бежать от него.

— Чорт!.. дьявол!.. леший!.. тьфу!.. — проговорила она в передней.

Виктор только посмотрел ей вслед, потом, взял шляпу, надел шинель и пошел к сестре. Главная, впрочем, причина его неудовольствия на Иродиаду заключалась в том, что он просил у нее перед тем взаймы денег, а она разбожилась, что у нее нет ни копейки, тогда как он очень хорошо знал, что у ней есть больше тысячи, которые она накопила, когда была любовницей Иосифа.

— Ты Иродиаду прогони! — начал он прямо, придя к сестре.

Та знала уже о его связи с ней и сначала не обратила было никакого внимания на его слова.

— Она чорт знает, что про тебя всем рассказывает! — продолжал он.

Виктор хотел придать вид, что он в этом случае оскорбился он за сестру.

Софи сконфузилась и взглянула на брата не совсем спокойными глазами.

— Что же она может про меня рассказывать? — спросила она.

— Во-первых, как ты хотела за Бакланова выйти замуж и как тот тебя прибил, — говорил Виктор.

— О, вздор! — воскликнула Софи.

Ее красивые ноздри начинали уже раздуваться.

— Рассказывала еще…

— Перестань, Виктор! — прикрикнула на него Софи.

Иродиада, во время нежно-любовных сцен, в самом деле, многое ему порассказала.

— Я ей откажу, — проговорила Софи прерывающимся от досады голосом.

— Нет, ее прежде надобно обыскать… Она, я думаю, у тебя денег наворовала… я сначала ее обыщу да деньги у нее отберу!.. — бил Виктор прямее в цель.

— Нет, пожалуйста! Я только прогоню ее и больше никаких с ней объяснений не желаю иметь, — сказала Софи.

Она боялась, что Иродиада еще больше наплетет на нее.

Виктор, по своему обыкновению рассердился и на сестру.

— Обе вы, видно, Даха Парахи не лучше! — проговорил он и стал прощаться.

Софи сделала вид, будто этих последних слов не слыхала.

— Иродиада! — крикнула она после его ухода.

Та вошла к ней с довольно покойным видом.

— Ты беспрестанно куда-то уходишь; я вижу, что тебе служба у меня неприятна, а потому можешь искать себе другого места, — сказала ей Софи.

Иродиада, слышавшая, что Виктор был у сестры, почти ожидала этого.