Взрыв в бухте Тихой

«Но ведь я же не один буду! — мелькнула мысль. — Бондарук умелый минер, да и Коваль с Кузьминым опытные матросы… Вчетвером что-нибудь придумаем…»

Эти мысли успокаивающе подействовали на лейтенанта. Ему вспомнилась одобрительная и дружеская улыбка Рыбакова перед выходом в море, ночь на катере, потом возникло ощущение невесомости, полета. И как пришли Бондарук, Кузьмин и Коваль — Виктор не слышал.

— Просто сверху снимать землю опасно, может быть, мина с «усиками», — задумчиво говорил Бондарук, когда утром моряки подошли к месту, отмеченному колышками. — Надо поблизости вырыть яму и затем выбирать землю…

За лопату взялся Коваль. Под его могучими руками твердый грунт поддавался легко, и скоро траншея достигла полуметровой глубины. Его сменил Кузьмин и стал осторожно выбирать почву, расширяя траншею в сторону неизвестного предмета. Всегда улыбчивое лицо его на этот раз было серьезным, сосредоточенным, и только черный вьющийся чубчик задорно торчал из-под берета.

Постепенно траншея становилась шире.

— Показался бок металлического предмета! — доложил Кузьмин. — Похоже на крупнокалиберный снаряд…

— Выйдите из траншеи! — приказал Бондарук и сам заменил матроса.

— Будь я на месте товарища старшего техника-лейтенанта, приказал бы тебе выдернуть этот снаряд из земли да забросить его подальше, — сказал Кузьмин, ложась на траву около своего друга.

— А если взорвется? — спросил Коваль.

— Ну так что ж, мы далеко, а тебе что сделается? Ты бронированный, — и постучал согнутым пальцем по лбу Коваля.

Тот и обидеться не успел, как донесся голос Бондарука.

— Авиабомба! Показался стабилизатор…

— Двести пятьдесят килограммов, — определил Кузьмин, заглянув в траншею.

— Разряжать опасно… Одному или двоим с ней не справиться, да и четырем трудно. Нужно ее взрывать на месте, — решил Бондарук. — Пойду посоветуюсь с руководителями стройки, затем доложу командованию.

— Разрешат! — уверенно сказал Коваль. — До стройки более ста метров, склон к бухте, вся сила взрыва туда пойдет, — махнул он рукой в сторону моря.

Так же думал и Шорохов.

Командование разрешило взорвать авиабомбу на месте. И в поселок словно вернулись годы войны: на окнах общежития строителей появились бумажные кресты, большую витрину в только что отстроенном магазине заложили мешками с песком.

Когда все было готово, работа прекратилась, над стройкой прозвучал тревожный гудок, а через несколько минут тяжелый грохот прокатился над горами, и почти вся бухта покрылась всплесками от падающих осколков металла, камней, комков выброшенной кверху земли.

Скоро облако пыли и дыма рассеялось, поселок снова ожил. Загудели машины на стройке, моряки продолжали проверять берег бухты.

— Здесь нам могут встретиться только случайные снаряды или бомбы, бои шли в той лощине, видите, где памятник, — показал Бондарук.

На месте строительства обогатительного комбината за неширокой прибрежной полосой круто вздымались синие скалы. Ближе к морю, почти у самого выхода из бухты, скалы понижались, образуя нечто вроде естественного спуска. На этом спуске, над водой, возвышался небольшой, грубо сложенный обелиск. Серый, он сливался с окружающей местностью, поэтому Шорохов его раньше и не заметил.

— Пойдемте посмотрим, кто там похоронен, — предложил он.

— Сейчас не следует, — возразил Бондарук. — Вот проверим эту местность, подойдем ближе, тогда выясним.

Чем ближе подходили моряки к спуску, тем больше встречалось «находок». Попались немецкая ручная граната, полдюжины артиллерийских мин среднего калибра, снаряд. Все эти «находки» были перенесены в небольшое углубление под скалой и взорваны.

Однажды морякам пришлось выехать в ущелье, по которому прокладывалась железная дорога: там было обнаружено несколько снарядов. Минеры подорвали их.

* * *

Крутой склон в нескольких местах пересекался неглубокими рвами — следами полузасыпанных, заросших травой и кустарником окопов. Почти на самом берегу бухты, неподалеку от одного из таких окопов, и стоял памятник. Тщательно обследовав почву, моряки подошли к нему. Невысокий, по грудь человеку, обелиск был сложен из камней и облицован цементом. Облицовка от времени осыпалась, и углы камней выступали наружу.

На стороне, обращенной к морю, укреплена темная, местами позеленевшая от времени медная пластинка, сделанная, по-видимому, из артиллерийской гильзы.

В верхней части пластинки был выгравирован якорь, а ниже морякам удалось разобрать надпись:

«Моряк отряда морской пехоты Н. Соколов, погибший при выполнении боевого задания» — и дата.

— Один из тех, кто выбивал отсюда немцев, — негромко сказал Бондарук. — Нужно будет памятник в порядок привести…

Постояв еще несколько минут около обелиска, моряки продолжали проверять местность. Шорохов стал обследовать ближайший окоп. Едва Виктор сделал несколько шагов, как внимание его привлек какой-то странного вида темный предмет. Отложив прибор, Шорохов начал осторожно откапывать его. Каково же было удивление лейтенанта, когда у него в руках очутился полуистлевший от времени обыкновенный матросский ботинок. Продолжая раскапывать, он нашел второй ботинок, затем несколько темно-желтых костей, а рядом обрывки черного сукна — остатки брюк.

«Моряк погиб», — решил Шорохов.

Мягкий, еще не успевший слежаться грунт поддавался легко, да и лежали кости неглубоко, по-видимому, труп моряка был присыпан взрывом: около самого окопа виднелась широкая воронка.

Подошел Коваль и начал помогать.

— А моряк был, примерно, с меня, — сказал он, показывая на массивную берцовую кость.

— Да, хлопец крепкий… — согласился Шорохов, продолжая копать.

«Как он погиб? — думал лейтенант. — Разве сейчас угадаешь! Наверное, бежал, пытаясь вскочить во вражеский окоп, но был сражен пулей… Да пожалуй, не одной: такого с одного выстрела не уложишь… А потом, пытаясь сдержать напор моряков, авиация противника бомбила отряд морской пехоты, и труп его был присыпан…»

Может быть, все это произошло и не так, но Шорохову казалось правдоподобным такое объяснение.

— Товарищ лейтенант, ремень! — воскликнул Коваль. — Может быть, мы и фамилию его сейчас узнаем: ремни всегда подписывались…

Но и ремень ничего не дал, он почернел, легко разламывался на кусочки, а медная бляха превратилась в зеленоватый комок окисла. Конечно же, если и была на ремне надпись, то она не сохранилась.

Над грудной клеткой погибшего моряка Шорохов и Коваль нашли какой-то темный истлевший комок. По лежавшим рядом металлическим пряжкам определили, что это был вещевой мешок. Тщательно разбирая содержимое его, они обнаружили полусгнивший кусок сукна, красную звездочку и остатки флотской ленточки, на одном обрывке ее виднелся якорь, на другом — полустертая буква «Ч».

— Черноморец! — с гордостью произнес Коваль. — Ходил, наверное, в армейской пилотке, а с бескозыркой не расставался.

Тут же лежали книжка и блокнот, потемневшие от времени и сырости. С трудом раскрыв слипшиеся страницы книги, Шорохов прочитал:

«На нашем бастионе и на французской траншее выставлены белые флаги и между ними в цветущей долине кучками лежат без сапог, в серых и синих одеждах, изуродованные трупы, которые сносят рабочие и накладывают на повозки. Ужасный, тяжелый запах мертвого тела наполняет воздух. Из Севастополя и из французского лагеря толпы народа высыпали смотреть…»