Взрыв в бухте Тихой

Послышалось прерывистое дыхание, потом оно опять стало ровным.

— Вскрыто зарядное отделение. Начинаю отвинчивать следующую горловину…

Рыбаков рассказывал о каждом своем движении, и Шорохов, записывая все это в журнал, пытался представить, что сейчас делает капитан третьего ранга. Но вот в телефонах послышался мелодичный свист, и вдруг — песня:

При долине куст калины…

— Это тоже писать? — спросил Шорохов у Бондарука.

— Пишить все! — вместо него почему-то шепотом ответил Довбыш.

Некоторое время длилось молчание, а вскоре донесся громкий голос Рыбакова:

— Можете подойти полюбоваться.

Шорохов первым, даже не закрыв журнала, побежал к мине. Так вот она какая! Длинное, серое от высохших ракушек тело лежало на гальке. Рядом с ним, опутанные проводами, валялись приборы, каждый из которых еще несколько минут назад грозил гибелью.

Неподалеку от всего этого, перекладывая из руки в руку бронзовый ключ, сидел Рыбаков. Лицо его казалось таким же спокойным, как и всегда, только глубже запали глаза да взмокшие от пота пряди седеющих волос прилипли ко лбу и вискам.

— Ну что ж, давайте сейчас проведем урок предметной учебы. Вы знакомы с устройством мины? — спросил Рыбаков у Бондарука.

— Знаком.

— Тогда соберите мину. Запальный стакан не вставляйте…

Четко, не делая ни одного лишнего движения, Бондарук выполнил приказание.

— Горловины тоже завинтить?

— Да.

Старший техник-лейтенант сделал и это.

— Теперь вы, товарищ лейтенант, разоружите мину. Действуйте безо всяких условностей, считайте, что каждый прибор в ней на боевом взводе.

Шорохов взял в руки ключ, положил войлочную прокладку на корпус мины и нажал на ручку. Туго зажатая горловина не поддавалась. Лейтенант нажал сильнее, ключ соскочил и ударился о мину.

— Этого достаточно, чтобы сработал акустический взрыватель, — жестко сказал Рыбаков.

Лейтенант покраснел, закусил губу и снова взял в руки ключ. На этот раз все обошлось благополучно. Вскрыв горловину, он приступил к разоружению мины; Бондарук наблюдал за каждым его движением; неподалеку, сложив руки на полном животе, стоял Довбыш.

— Хорошо! — сказал Рыбаков, когда работа была окончена. — Можно идти отдыхать, — и он поднялся с обломка скалы, но тут же со стоном сел обратно, держась обеми руками за правый бок.

— Что с вами?

— Что случилось? — подскочили к нему офицеры и Довбыш.

— В боку сильно колет…

Моряки из куска парусины быстро соорудили носилки и, положив на них Рыбакова, понесли его в медпункт стройки.

— Острый приступ аппендицита, — определил врач.

* * *

Как Довбыш ни уговаривал врача — их к Рыбакову не допустили.

— Ему недавно сделали операцию, сейчас он отдыхает, — в ответ на все увещания моряков говорила женщина-врач. — Приходите завтра…

Ничего не оставалось, как последовать ее совету. Обуховский и Довбыш направились на водолазный бот готовиться к дальнейшему обследованию бухты, а Бондарук с Шороховым забрались на выступ высокой скалы, нависшей над водой. Шорохов снял китель и опустился на нагретый солнцем камень, подперев голову руками, Бондарук прилег рядом.

Вечерело. Под лучами солнца вершины скал светились, точно раскаленные, а спокойную воду бухты покрыли темные тени. От этого она выглядела еще более мрачной, какими-то затерянными казались палатки около самой воды и рядом с ними водолазный бот и катер.

— Пройдет несколько лет, вырастут здесь корпуса комбината, жилые дома, сады появятся, — словно мечтая вслух, негромко заговорил Бондарук. — Преобразится все…

Шорохов даже голову поднял от удивления: ведь об этом же думал и он сейчас.

— Будут тогда люди после работы отдыхать в парке, — продолжал Бондарук, — на шлюпках по бухте кататься, а о нас никто и не вспомнит…

— Памятник нам, пожалуй, не поставят, а вспомнить — вспомнят, — возразил Шорохов. — Начальник стройки сказал, что корпус разоруженной мины поставят во дворе комбината, на нем напишут наши имена. Так что вспомнят!..

— Мало приятная все-таки наша специальность. В военное время мы как бы на втором плане, а в мирное — как во время войны… Чем наша работа сейчас отличается от атаки? — сам себя спросил Бондарук и тут же ответил: — Ничем…

— Вам не нравится эта специальность? — спросил Шорохов.

— Я до службы на мотоциклетном заводе работал, — не отвечая прямо на вопрос, заговорил Бондарук. — И была у меня мечта — сделать нечто вроде двухколесной маленькой автомашины. Мотоцикл — это военная, спортивная машина, легковой автомобиль тоже не каждому нужен, да и не всем он по карману, а вот создать такую машину, чтобы она была легкой, удобной, дешевой! Этим я долго бредил. А пришлось стать специалистом по взрывчатке… Вот это, — показал он на изуродованную руку, — мое первое крещение…

— Где это вас? — заинтересовался Виктор. Он давно хотел спросить об этом, да все как-то стеснялся.

— Уже в конце войны… Заняли мы, что называется, с хода вокзал в одном городке Восточной Пруссии. Я каким-то чудом очутился в подвале. Смотрю — в углу дымок курится, шипит что-то. Сразу же догадался, что бикфордов шнур горит, и хвать за него. Выдернул из штабеля взрывчатки детонатор, а в сторону его не отбросил. Вот он и взорвался почти в руке…

Бондарук замолчал, глядя вдаль на розовеющую полоску моря, видимую сквозь узкую щель между скалами. Виктор тоже молчал, с некоторым удивлением смотря на своего товарища. Чем ближе с ним знакомился Шорохов, тем больше открывал в нем новых черт. За непривлекательной внешностью скрывалась глубоко человечная душа, за сухостью, граничащей с педантизмом, — большие знания, опыт, за резкостью — какая-то врожденная мягкость, робость.

Сколько в нем силы и воли! Хотел изобрести новую автомашину, а стал пиротехником, конструирует прибор, позволяющий видеть мины под землей. И всегда спокойный, сдержанный. Даже семейная драма внешне на него как будто никакого влияния не оказала.

— Знаете, — неожиданно сказал Бондарук, — хорошо изобрести новую машину, проложить дорогу в тайге, подняться еще на непокоренную высоту… Но разве не заманчиво раскрыть замыслы врага, его секреты, сделать так, чтобы люди спокойно ходили по земле, плавали на кораблях, строили, отдыхали?! Нет, за это, пожалуй, можно отдать и бессонные ночи изобретателя, и романтику дальних экспедиций…