Взыскующие града. Хроника русской религиозно-философской и общественной жизни первой четверти ХХ века в письмах и дневниках современников
Шрифт:
До скорого свидания. Пишите на Посте рестанте. Отчего Вы не пишите о своем здоровье? Любящий Вас Николай Бердяев
344. М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[348] <15.12.1911. Москва — Бегичево>
<…> Пиши, пожалуйста, рецензию о Хомякове, ты сделаешь услугу и "Пути", хорошо бы в "Русские Ведомости". Но непременно ты в начале упомяни, что вообще это серия "Русских мыслителей", задачу, которую себе ставит "Путь". Это все очень нужно для нас, а то замалчивают. Подумай хотя о "Пути". Пожалуйста, сделай.
Хорошо очень, если ты будешь читать реферат в январе — мы с Булгаковым очень рады. Не забудь упомянуть в рецензии о задаче "Пути" и "Русских мыслителей".
Жду письма.
345.
16 декабря из Москвы 3-е.
<…> Пришли мне через несколько времени (не сейчас) мою главу о "Трех разговорах"[350], 2-ую часть: хочу готовиться к январскому реферату. "Три разговора" и "Пий"… Соловьева также. Еще я собираюсь писать рецензию на книгу Бердяева о Хомякове, рекомендовать книгу читателю, но кстати и восстать против русского "мессианизма"[351] <…>
346. С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[352]<21.12.1911. Москва — Рим>
21 декабря 1911 г., Москва
Дорогой Владимир Францевич!
Поздравляю Вас и Евгению Давыдовну с праздником Рождества Христова и Новым годом. Рад был письму от Вас, потому что очень беспокоился за Ваше здоровье ввиду Вашего молчания, теперь вдвойне утешен и Вашим здоровьем и Вашей бодростью. Сейчас я передыхаю и занят печатанием своей книги. Год этот для меня трудный, и даже не столько от количества работы, которой я не боюсь, пока находятся силы, сколько от горечи — видеть не такое отношение к делу, какое хотелось бы, и от сознания, что дело не делается как следует и не может делаться. Некому работать — ведь это же приговор! Над работоспособностью Гр<игория> Ал<ексееви>ча я окончательно поставил крест на основании долгого опыта. Конечно, он может быть полезен, как консультант, человек со вкусом и опытом, но никаких ответственных функций нести не может. Впрочем, практически надо вести себя так, как будто все благополучно, да и в действительности дело такое маленькое, что без помех его вести не трудно. С Религиозно-философским обществом, конечно, еще труднее. Но, конечно, я не оставлю ни того, ни другого, авось Бог даст лучшие времена.
Рад, что Вы вошли в работу, и не хотел бы, чтобы Вы отвлекались от нее чем бы то ни было (хотя бы переводом Августина[353], который требует так много времени и труда). Теме Вашей статьи в философском сборнике я сочувствую (повидимому она несколько близка к теме о природе науки[354], напечатанной мною в Лопатинском сборнике). Выдержать план сборника только на темы или только по школам нет возможности да и нужды. Я его налаживаю. Аскольдов уже обещал, П<авел> Ал<ександров>ич очень ненадежен в своих обещаниях. Но я уже сейчас по тому, что имеется, вижу, что сборник будет, и, вероятно, содержательный, по крайней мере, я прилагаю все меры и заботы. Князь обещает об онтологических основах трансцендентального метода, а я, вероятно, о философии и религии. Будем печатать в будущем году сочинения Чаадаева, приобретаемые от Гершензона[355]. Время Баадера все неопределенно. Евгения Казимировна здесь, мы виделись. Павла Александровича давно не видел. У него хворает жена почечными камнями. Григорий Алексеевич возвратился из Риги и едет в деревню. "Болезнь" его — увы! — прежде всего российская! В Риге его выдерживают от нее, и он поправляется быстро — пока. Относительно Бруно[356] я мог пока обменяться мнениями с Маргаритой Кирилловной (которая Вам писала и еще напишет). Мы решили окончательное решение этого вопроса отложить до возвращения Григория Алексеевича и выздоровления Евгения Николаевича (который прихворнул). Но у нас обоих Ваш план вызывает сомнение с той стороны, что ведь Бруно нам чужд по историческому своему значению и приближается лишь как натурфилософ, но и то пантеист. Даже если и признать ценность такого издания, было бы естественно предпринять его не "Пути", но Психологическому Обществу, и особенно нам неудобно начинать им "Библиотеку философов", другое еще дело, если бы был издан уже Баадер, может быть, Плотин, еще кто-либо; здесь примиряющим моментом явяется, конечно, Ваше предисловие, а располагающим Ваше увлечение и специализация на этой эпохе. Так стоит пока вопрос о Бруно.
Было бы хорошо в Ваших интересах, если бы Вы могли сделать заявление о своей предполагаемой книге возможно заблаговременно, именно — время и размер. Нам теперь уже приходится составлять, хотя и не окончательный, план издательства будущего года. Я рад, что в Риме тепло, хотя не завидую, ибо здесь чудная зима, и — лыжи. Но очень хотелось бы мне когда-нибудь увидеть Рим и Флоренцию, только не знаю, придется ли, и когда: вероятно, это от того, что недостаточно хочется. Вообще говоря, у меня чем дальше, тем больше так усиливается чувство родины, что представление о "загранице" меня вообще слегка кошмарит, хотя Италия и не "заграница".
Сердечный привет Евгении Давыдовне. Елена Ивановна Вас приветствует и поздравляет. Да хранит Вас Бог. Обнимаю Вас крепко.
347. Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[357] <21.12.1911. Москва — Москва>
<…> Работа о Бердяеве, разрослась в очень важное, большое и боевое произведение[358]. Это — не рецензия для газеты, а большая и боевая статья для журнала, в которой я крайне решительно нападаю на "национальный мессианизм", то есть вскрываю разногласия левого и правого крыла "Пути" по всей линии. Это очень ответственная и необходимая вещь: ликвидировать все наши разногласия необходимо в целях самого сотрудничества в истине, в котором существеные расхождения не должны утаиваться. Но сделать это надо в такой форме, чтобы не дать личным отношениям нятянуться.
Если Рачинский тут, — пришли его дня через два ко мне. Я ему дам рукопись, чтобы он прочел и сообщил ее тебе. Если он будет кипеть, <нрзб> то пришлиБулгакова. От него я тоже не желаю таить, а прямо скажу "иду на вас", и если он найдет нужным смягчения (не по существу, а по форме), я их сделаю <…>
348. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[359]<24.12.1911. Москва — Симб.ирск>
24 декабря 1911 г., Москва
Милый Александр Сергеевич!
Поздравляю Вас с наступающим праздником Рождества Христова, да родится и в душе Вашей Божественный Младенец и да осияет ее светом Своего Рождества.
Как здоровье Ваше, кончилась ли корь? Мы пока благополучны. Съездить в Пустынь пред праздником не удалось, из-за суеты, так и встречаю праздник, не очистившись от пыли и грязи мирской.
Вели со мной переговоры о газете в Петербурге, повидимому, типа Федоровского "Слова", но не знаю выйдет ли что-либо. Если Да, то постараюсь там уготовать место для Ваших писаний.
Недавно имел письмо от Эрна, он сравнительно благополучен и энергичен, много работает. В издательстве сейчас затишье. Вл<адимир> Ал<ександровичi>>[360] живет по-прежнему, без перемен. У о. Павла жена хворает камнями в почках, и он сам скучает без своей церкви (служить негде). Оказывается все и здесь не так легко и гладко. Давно его не видал. Поздравляю Ольгу Федоровну. Да хранит Вас Матерь Божия!
Целую Вас и люблю. Ваш С.Б.
У нас канарейки почти все перевелись, но и рыбок нет, живет синица и чиж.
349. Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[361] <25.12.1911. Москва — Москва>
Гармосечка, моя милая, Вчера мое письмо было прервано приходом Гриши, и я не успел тебе сказать самого главного, потому чувствую нерпеодолимую потребность попробовать сказать это тебе сегодня.
Главное это то, что я тебя люблю, обожаю без конца, мой светик, моя красота, мой милый, дорогой, незаменимый, очаровательный друг. Ах, дорогая, ты жалуешься на тяжесть твоего положения. Но вникни в мое и скажи легко ли оно? Из того, что я не говорю и не расписываю ведь не следует того, что я не страдаю. Ну да что об этом, лучше при свидании. В письме все равно не так скажешь. Ах, как мне хочется, родная, скорее крепко, крепко прижать тебя к своему сердцу, устроить это взаимное переливание тоски из сердца в сердце[362], от чего так часто тоска превращается в радостный подъем.
Много и озабочено думаю о "Пути". Хочется ему хорошенько послужить; но чувствую, что на меня, между прочим, ложится самая неприятная обязанность выметающего сор из комнаты. Я должен тщательно смотреть, чтобы руководящая мысль его не засорялась, не смешивалась с безвкусием и непониманием. А это может совершиться на каждом шагу. Например, хотя бы "национальный мессианизм", — это уродливая смесь религии и патриотического кваса, руссификация Христа и Евангелия. С этим, впрочем, еще мы справимся (пришли как-нибудь Никиту, и я с ним отошлю тебе мою рукопись, которую затем отдай в переписку). Но вот где самая большая опасность — философский сборник.