Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том 2

Вокруг стен костяной клетки десятки бледных рук, покрытых гнойными нарывами, просунулись сквозь прутья, хватая и разрывая одежду всё ещё остававшихся в живых её обитателей. Заключённые отчаянно пинали и колошматили тянущиеся к ним бледные конечности, звуки ломающихся костей перемежались возбуждённым визгом трупоедов, пытавшихся проникнуть внутрь.

Многие мужчины и женщины внутри клетки всё ещё были прикованы к её костяным стенам, но некоторые уже освободились от своих пут и выбирались на поляну перед нею. Высоко над ними огромная каменная карета сошла с кружащихся грозовых небес, удерживаемая в воздухе сине-зелёным сонмом призраков. Реликварий в задней части паланкина содержал нечто настолько злобное, что даже ночной воздух содрогнулся от отвращения.

Мордекол Кадавион вверил свою душу Морру, напрягся и протиснулся сквозь щель в костистых стенах своей темницы.

Тремя днями ранее

Юго-запад Темплхофа, Долина Тьмы

Мордекол пробудился от беспокойного сна, поморщившись, когда костяную клетку тряхануло на очередной колее разбитой сильванской дороги. Чёрная жреческая мантия натянулась на его исполосованной рубцами спине — наследия беспощадной порки в замке Штерниесте. Словно сочувствуя, зияющая рана на его вскрытом запястье вновь вяло дёрнулась.

Вокруг него, на ложе из трупов лежали ещё девять мужчин и женщин, прикованных к стенкам структуры, расположенной в задней части загадочной повозки и напоминающей своим видом огромную грудную клетку. Впереди было сложное ярмо из костей и сухожилий, которое тянули по дороге шесть трупов, облачённых в лакированные чёрные доспехи. Это были останки рыцарей, противостоявших злодею фон Карштайну за пределами замка Штерниесте, и поднятые из мёртвых, чтобы служить ему в смерти там, где противостояли при жизни. Мордекол как раз смог разглядеть и самого фон Карштайна, едущего через мрак во главе сей странной процессии — бронированный силуэт на скелетном скакуне.

Соузники Мордекола были практически погребены в трясине из бледных конечностей и вскрытых торсов. Их головы безмолвно покачивались в такт громыхающей по колдобинам тюрьме. У каждого была такая же рваная рана, как и у жреца, красно-чёрная и у многих воспалившаяся от инфекции. Большей частью они лежали, прислонившись к костяным прутьям своей тюрьмы. Некоторые, как Мордекол, пытались урвать хотя бы краткие моменты сна, в надежде хоть немного вернуть былую силу.

Однако по-настоящему отдохнуть было практически невозможно. Трупная вонь от тел, скопившихся на дне клетки, была просто невыносима. Жирные мухи жужжали и резвились в гниющих кишках, кровавых провалах глазниц, даже в ранах самих пленников, полученных при попытке вырваться на свободу.

Молодой жрец понимал, что ему предстоит умереть, став сырьём для выполнения любых мерзких целей Маннфреда, какие только придут тому в голову, а затем его либо выбросят далеко от объятий Морра, либо — что ещё хуже — воскресят, чтобы и в смерти он продолжал служить вампиру. Когда его впервые выдернули с работ по реконструкции Вэнсского храма Морра, эта мысль была в равной мере ужасающей и мучительной. Теперь же Мордекол практически приветствовал ужасающую истину о своём затруднительном положении. Она питала его гнев — гнев, который он мог использовать, как топливо, чтобы остаться в живых, и мужество, чтобы действовать, когда судьба улыбнётся ему.

Мордекол расправил сбившуюся рясу, почёсывая сквозь ткань раны на спине, тщетно пытаясь найти хоть чуть-чуть более удобное положение.

— Прекратите ковырять их, — прошипела круглолицая матрона, прикованная напротив.

Жрица Шаллии оторвала ещё одну полоску ткани от апостольника, и, обернув вокруг локтя, начала сматывать её в бинт, который всё ещё сохранял видимость чистоты. Мордекол последние несколько дней наблюдал за её способностью превращать красно-коричневый цвет ткани в чистейший белый. Она неустанно работала, пытаясь вылечить всех, до кого могла дотянуться. Полностью отказавшись от сна, она молилась богине исцеления и милосердия. Впрочем, безрезультатно. В конце концов, после того, как богиня перестала отвечать, жрица была вынуждена использовать навыки полевой медпомощи, какие только знала.

Пожилой священник Зигмара лежал без сознания рядом с ней. Хотя и на нём, как и на всех остальных, были кандалы — он не был привязан к стене клетки. Его окровавленный бронзовый панцирь и тяжёлый пояс были сняты и лежали в грязи рядом с ним. Жрица, вне всякого сомнения, была права, первым делом занявшись зигмаритом, ибо его раны были действительно самыми тяжёлыми. Мордекол мог бы поклясться, что видел блестевший, серовато-розовый мозг человека, проглядывающий сквозь ужасающую дыру в черепе. Тёмные от крови, его бинты медленно разматывались на колени жрицы Шаллии.

— Если вы продолжите ковырять эти раны от кнута, — раздражённо пробормотала она, пока возилась со своим пациентом, — то уже очень скоро в них попадёт инфекция.

Мордекол опустил здоровую руку, на его лице появилось угрюмое выражение.

— Какое это имеет значение, сестра?

Она проигнорировала его, заматывая страшную рану своего пациента свежей тканью.

— Мальчишка прав, Элспет, — сказал бородатый мужик у передней стенки повозки. — В скором времени мы все станем пищей для воронья.

Этот могучий человек был жрецом Ульрика — Мордекол узнал символ волка, выжженный у него на лбу. Он сидел спиной к своим сокамерникам и наблюдал за горизонтом, в ожидании избавления, в которое никто из них на самом деле не верил.

— Тогда ответь мне, Ольф Доггерт. Почему мы всё ещё живы? Он уже использовал нашу кровь для того проклятого ритуала в Штерниесте и каким-то образом осушил веру этого места. Так почему же он не убил нас?

— Он хранит нас для чего-то большего, я считаю, — задумчиво ответил Мордекол. — Вместе мы слишком ценны, чтобы он не спускал с нас глаз. Эти фон Карштайны готовы воткнуть друг другу нож в спину, чтобы всего лишь скоротать время.

— Может быть, — со слабой ухмылкой предположил Люпио Блазе, — может быть, богиня Мирмидия оставляет нас в живых, чтобы узнать, скольких мы сможем забрать с собой в могилу, а?

Тилейский рыцарь сделал вялое колющее движение, хотя уже давным-давно потерял свой меч. Он по-прежнему был облачён в золотые доспехи, пусть их пластины и были в грязи, а гордые рельефные символы его богини — заляпаны кровью. Мордекол избегал его взгляда, несокрушимая бравада рыцаря была пуста, как и его голос, словно плохая шутка, которая уже давно набила оскомину.

В почерневших небесах раздался скрипучий визг, и Мордекол поднял голову. Над гротескной каретой развернулись дьяволы Шварцхафена: пара варгейстов с крыльями летучей мыши, массивные телом, но худые и подвижные, словно огры на грани голодной смерти. Мордекол ненавидел их, возможно, больше, чем любую иную породу могильных зверей, а это было сильное заявление на самом деле. Жрецы Морра считали воскрешение самым худшим из возможных грехов, ибо нежить была воплощённым вживе богохульством против бога смерти и вечного покоя, который он предоставлял. Вампиры были худшими из нежити, а варгейсты, возможно, самыми отвратительными из их рода.