Я больше тебе не враг

— И ты планировала нагулянного ребенка повесить на Кирсанова?

— Поначалу хотела, — произносит тоном умудренной жизненным опытом женщины, — Но потом понаблюдала и поняла, что ну его на фиг. Он сволочь дотошная, на слово не поверит, заставит делать тесты и прочую хрень. Себе бы дороже вышло, попробуй я его тогда обмануть.

— Поэтому решила обмануть нас?

— Это было не сложно. Побольше грусти в глаза, побольше слез и бледности. Это нетрудно было – токсикоз, сука, всю беременность терзал. Думала, сдохну. Но зато вы хлопотали, выведывали, кто же тот изверг, который надругался над бедной Аленушкой. Такая умора…

Я представляю, как она ржала над нами. Как угорала, когда мы со слезами на глазах стояли возле кровати, как рвались мстить, наказывать обидчика.

***

Видя мое немое изумление, Алена весело продолжает:

— Ну, а фиг ли он такой жадный? Денег до хрена, а он даже задрипанного колечка мне не подарил! Я между прочим старалась. Была хрупкой девой, готовой к любым экспериментам. Как говорится, во все дыхательно-пихательные боком, раком и с наскоком. Максимка, наверняка, вспоминает наши бешенные скачки.

— Не вспоминает. Пришлось долго объяснять, кто такая Алена. Сказал, что было скучно.

Она меняется в лице:

— Врет! Специально врет, чтобы тебе лапши на уши навешать! А ты дура поверила.

Я улыбаюсь. И ее бесит эта улыбка. Настолько, что, она отбрасывает эти обезьяньи ужимки и, наклоняясь ко мне, бьет в самое сердце:

— Каково это, Тась? Чувствовать себя использованной? Раздолбать все, что тебе было дорого, только потому что я так захотела? Приятно? Кайфанула? Лично я – очень.

— Это было чудовищно, — соглашаюсь я, — узнать, что все было зря, что натворила жутких вещей из-за какого говна.

Ее глаза зло сверкают:

— Говна?

— Говнища.

Пока она подбирает слова, чтобы ужалить побольнее, я жестом подзываю официанта:

— Счет пожалуйста.

— Хочешь сбежать?

— Хочу уйти, — равнодушно поправляю ее, — здесь воняет.

— Не так быстро, дорогая. Мы еще не договорили.

— Поговори с кем-нибудь другим…

Она тут же перебивает меня:

— Ты отозвала счет, оформленный на имя Влада. Я хочу знать, какого хрена?

У меня аж глаза выкатываются от такой наглости:

— Какого хрена? Ты серьезно?!

— Более чем. Это деньги Влада. Ты не имела права их забирать.

— Это деньги Кирсанова.

Она пренебрежительно морщится:

— Не обеднеет твой Кирсанов. А Владу на учебу надо. Да и квартиру присматриваем…

— И?

— Что и? Что?! — психует, — мы на эти деньги рассчитывали, а ты их забрала! Считаешь это нормальным?

Я смеюсь, прикрыв глаза ладонью. Нервно смеюсь, потому что это просто сюр какой-то. Все еще хуже, чем я думала. Все из-за денег. Вот так, просто, банально, до тошноты.

— То есть то, что ты провернула – разыграла смерть, подставу, натравила нас на Макса – это нормально. Это в порядке вещей. А вот то, что у тебя денежку забрали – это уже беда и лютая несправедливость?

— Ты о Владе подумала? — взвизгивает она, — Крохоборка!

— Влад – чудесный малыш. И у него есть родные мать и отец. А еще приемные. Вот и думайте о благосостоянии мальчика, а я в вашу Санту-Барбару даже вникать не хочу. Работайте, обеспечивайте, берите ипотеки, кредиты, как все остальные люди. Вас там много – справитесь. Мы с Сашей больше не имеем к вашему балагану никакого отношения. Кирсанов тем более.

Она заводится еще больше:

— Ты случаем не обнаглела, подруга? Тебе напомнить, кто первый этого самого Кирсанова нашел?

— Где ты видишь подругу? Прости, Ален, но ты для нас умерла. Похоронена, закопана. Все, что я могу для тебя сделать – это прибраться на могиле и посадить новые цветочки.

— Иди ты в жопу со своими цветочками! — рычит, — деньги мне верни!

— Я уже вернула их законному владельцу. А потом с его разрешения перевела на счет нашего детдома.

Алена хватает воздух ртом:

— Ты…ты дура! Идиотка конченая! Забрала у меня и Владьки, чтобы отдать каким-то безродным ушлепкам?

— Мы все оттуда, если ты забыла, — холодно напоминаю о «корнях», о том, что мы все трое из этого приюта, что мы точно такие же «безродные ушлепки», как она выражается.

— Да мне пофиг кто и откуда! Это мои деньги! Я их заслужила!

— Чем? Чем ты их заслужила, Ален? Предательством? Подставой? Интригами?

— Я вообще-то ребенка родила.

— Это делает тебя особенной? Неприкосновенной? Дает право что-то требовать у посторонних?

Я не могу понять, что у нее в голове. Раньше казалось, что она просто милая девочка с причудами, а теперь понимаю, что ни фига она не милая, и ни фига это не причуды. Это просто адские загоны, дичь, хлещущая через край.

Откуда у нее это? Откуда убежденность, что все можно? Что ей нужнее, что ради нее другие должны от чего-то отказываться и терпеть дискомфорт?

Или это мы с Санькой ее такой сделали? Оберегали, тащили на своем горбу, все самое вкусное отдавали, потому что Аленка маленькая, несчастная и очень ранимая?

И правда дуры.

Знать, что своими руками воспитали такое чудовище – невыносимо. Больно и жутко.

Мне хреново. Не физически, а на душе. Где-то там, глубоко внутри сидит маленькая девочка Тася и рыдает во весь голос, оттого что ее предали, использовали, вытерли ноги как об тряпку, а потом выкинули за ненадобностью. А я ведь верила, что мы втроем всегда будем против всего мира. Плечо к плечу. Семья, пусть не родная, но настоящая.

Этот разговор меня просто убивает. К счастью, появляется официантка и выкладывает передо мной кожаные корочки с чеком внутри.

— Наличными или картой?

— Наличными, — я достаю купюру, — сдачи не надо.

— Сдачи не надо, — тут же передразнивает Алена.

— Чай можешь допить. Не выбрасывать же, — с этими словами я поднимаюсь из-за стола.

Увидев мой живот, Алена удивленно охает:

— Ты… беременна?!

— Как видишь, — не глядя на нее, накидываю на плечи куртку, забираю сумочку.

— Кто отец? — она требует ответа так яростно, будто имеет на это какое-то право, — Кто?

— До свидания.