Я – борец

– Голова гудит, кружится. Мутит.

– Пацаны, давайте поможем!

Меня посадили на полку. И я окончательно убедился, что нахожусь в движущемся поезде. А точнее, в плацкарте.

Вагон мерно покачивался из стороны в сторону. И это окончательно сбило меня с толку: как я оказался в поезде?

Ладно бы только это, но следом за звуками неожиданно включилось и обоняние – запахи навалились целым букетом. Отчетливо различался запах беляшей с мясом и луком, грязных, носимых минимум неделю носков, еще пота и вяленой рыбы. Ох черт, ну и шлейф…

Сделав над собой усилие, я посмотрел на собственные ноги и маленько обалдел. На мне были поношенные серые кеды и мятые спортивные штаны, с двойной белой полосой на боках. Выше – клетчатая светлая рубаха с оранжево-желтыми пятнами неопределенного характера на груди. Помидор, что ли?

Я зажмурился и, открыв глаза, вновь убедился, что поезд никуда не делся. Точно так же никуда не делись и трое парней, одетых, словно по моде начала девяностых годов, а то и раньше. Перевел взгляд на окно и застыл в ступоре – там, постоянно смазываясь от скорости, бежала непрерывная череда зеленой травы и деревьев, а также медленно поднимающееся над их кронами солнце и голубое небо.

Что за дичь? Зима же, ну? Снег, снежная горка, несущиеся санки, гололед…

Почему за окном всё зелёное?

– А где я? – негромко произнес я. Оказалось, что получилось вслух.

– Саня, ты чего? Не пугай так!

– Я Саня? – повернул к Рыжему голову, удивленно спросил я.

– Да он, наверное, головой ударился, вот память и отшибло! А что, я про такое в журнале читал! Да и отец водителем скорой помощи работает, такие, бывает, истории рассказывает! – добавил кто-то слева, кого я не видел, концентрироваться на лицах было очень тяжело.

– Снегирев, варежку прикрой! – скривился, словно от зубной боли Рыжий. – Голова уже от тебя болит! Парни, дайте человеку в себя прийти, а то столпились, дышать нечем.

Резко посветлело. Те, что стояли в проходе, резко разбежались в обе стороны прохода, видимо, по своим полкам.

– Чем воняет?! Пушкин, носки когда стирал последний раз? Фу! – сморщился еще один, лица которого я не разглядел.

– А что я им сделаю?

– Как минимум постирать, да?! – разозлился кто-то. – Вонища стоит на весь вагон!

– Чего там у вас? – послышался строгий голос из прохода. – А?

– Фёдор Кузьмич, все нормально! – мигом отозвался Рыжий.

– Смотрите у меня там!

Я не обратил на эти слова никакого внимания, даже не задумался над смыслом сказанного. Голова буквально трещала.

– Снегирь! Что там твой батя говорил про такие случаи? – бросил Рыжий уходящему короткостриженому парню.

– Чай ему нужен тёплый, с сахаром! – отмахнулся тот и скрылся за перегородкой. – У проводницы есть!

Я внимательно посмотрел на собеседника, что сидел напротив и таращился на меня со смесью удивления и интереса. Будто ждал от меня какого-то скрытого подвоха.

– Друг, а где это мы? – еще раз спросил я.

– В поезде, Сань. Ты чего? – улыбнулся рыжий, с одной стороны, ситуация его забавляла, а с другой – чувствовалось сопереживание.

– Ничего не помню. Голова гудит. Слушай… – я помедлил, пытаясь вспомнить его имя. Тщетно.

– Генка! – тот быстро догадался, что от него требуется. Затем хмыкнув, он добавил нараспев слова детской песни: – Я Гена, первый, рыжий крокодил.

На моём лице выступила рассеянная улыбка, правда, от давящей мигрени пришлось закрыть глаза.

– О! Улыбаешься, значит, все нормально. Да-а-а, Саня, вчера тебя знатно втыкали, да и сегодня успел полетать. Пока ты отлеживался, от тренера влетело всей команде. Наш вчерашний разговор ты помнишь? – прищурившись, поинтересовался Генка.

– Э-э… так, давай заново, а? – выдохнул я.

– Тренер сказал, что выгонит тебя, если так будешь тренироваться! А ты его послал куда подальше, сказав, что не знаешь, зачем тренируешься! – на одном дыхании произнёс Гена и улыбнулся.

– А потом? – не понял я.

– А потом он сказал, что до приезда в Воронеж с нами говорить вообще не будет! – в тон мне ответил Гена. – Ты бы это извинился, что ли, Кузьмич же в нас вкладывается. Вон на открытые ковры возит даже!

Положив голову в ладони, опираясь локтями в бёдра, я судорожно выдохнул. Да что происходит?

– Да ты не бойся, правильно всё скажешь, не выгонит, Если что, за тебя шефство возьму. Только тренироваться надо не два раза в неделю, а каждый день.

– Я свое уже оттренировал в девяносто пятом… – пробормотал я, посмотрев в окно. А сам подумал: блин, как это странно все.

– Ха! – расхохотался Генка. – Ну ты даёшь! Сейчас восемьдесят третий, фантазер! Пока с полки падал, в будущее слетал?

– Что? – не понял я.

В голове все вверх дном перемешалось.

– Саня, хорош уже! Ты только никому не говори, а то кликуху дадут: Алиса Селезнева или Мелафон! Не знаю, что хуже.

– Восемьдесят третий? – нахмурился я, вспомнив первое, что пришло в голову. – Год до смерти Андропова?

– Тихо ты! – шикнул на меня Гена, испуганно выглянув в проход. – Думай, что говоришь!

– А, что? – непонимающе спросил я.

Гена заговорщицки осмотрелся.

– Ты же знаешь, что советские агрономы вывели новый вид яблок «Андроповка», в отличие от старого сорта «Брежневка», он вяжет не только рот, но и руки?

Намек был более чем очевиден.

– Сейчас восемьдесят третий год? И мы едем в Воронеж? – как-то неуверенно произнес я. – А откуда?

– Из Тамбова, конечно! – криво усмехнулся Гена. – А так все верно, восемьдесят третий год. Второе июня. Четверг.

– Бред какой-то! – помотал я головой, чем вызвал снова приступ боли. – Ничего себе меня глючит!

– Ну, Миелофон, рассказывай как там в девяносто пятом? – вдруг произнес Гена, по-своему расценив мои слова.

Подняв голову, я сурово посмотрел в его голубые глаза.

– Еще раз так меня назовешь, я тебе леща пробью! – резко выдохнул я.

– Какого еще леща? Я же по-дружески, беседу поддержать! И ты у меня на ковре и балла забрать не можешь, если что, – ответил Геннадий.

– Вот я по-дружески и пробью.

Не знаю, зачем я раздражаюсь. Радиопозывной Миелофон был бы для моей службы в девяностых просто подарком, встречались кликухи и радиопозывные и похуже. Другое дело, что солдат с плохими кликухами часто к радиосвязи не допускали.