Я боюсь. Дневник моего страха

– Ну да, шесть соток. Вожделенные сотки – самое главное богатство, – тон Никиты стал то ли презрительным, то ли насмешливым.

Гость неодобрительно поцокал языком и покачал головой:

– Ишь ты как! Они ж не виноваты, что больше у них ничего не было.

– Я их не виню, – заоправдывался хозяин. – Просто они так молились на эти свои жалкие клочки земли… А результат? Я купил здесь все! – В голосе мужчины вдруг лязгнул металл. – А у них опять ничего нет… – развел он руками, надул щеки и издал губами неприличный звук. – Впрочем, я не об этом. Была у меня во времена оны в знакомых одна деловая дама по имени Ада. Благодаря ей я эту землю и приобрел… Вроде сейчас она где-то далече, за океаном, а тогда… Нет, – перебил себя Никита, – начинать надо по-другому… Я тебе буду в лицах рассказывать, чтоб интересней было.

– Ну, ты ж у нас творческая личность, как же иначе?

– В общем, дело было так…

…Похоронный автобус медленно пробирался по подъездной неширокой дороге, лавируя между разнокалиберными, разноцветными заборчиками дачных участков, к которым уже прилипли изумленные зрители – хозяева шести соток и стандартных дачных домиков. Они побросали свои огороды, клумбы и гамаки. Автобус же явно пробирался в самую середку садово-огородного товарищества «Дружное» и совершенно очевидно был именно похоронным – с соответствующей черной полосой и мрачными лицами, видневшимися в окнах.

Так и есть! Автобус подъехал к центру «Дружного» и, напоследок издав рыкающий звук и выпустив черный взрыв дыма, затормозил у единственного необихоженного участка: у него не было своего заборчика, на нем не стояло никакого домика и землицей здесь никто никогда не занимался – ни тебе огородов, ни цветов, ничего вообще не было. Сам участок лишь угадывался благодаря соседским заборам по периметру, которые создавали его приблизительный контур.

Дверцы автобуса распахнулись. Оттуда выскочил молодой, плечистый мужчина в черном костюме, учтиво подавший руку следующей за ним даме в черном. То была высокая, худая женщина лет сорока в элегантном черном пиджаке (это в двадцать пять градусов тепла!), узкой, длинной, черной юбке. Ее голову покрывали изящные черные кружева – длинная шаль, концы которой были переброшены назад через плечи. Особенно красиво выглядели на черном фоне ее золотые кудри, падавшие на бледные щеки… Глаз не было видно за черными очками в изящной серебристой оправе. Нет-нет да и вытекала из-под черных окошечек большая, тяжелая капля, которую дама промокала кружевным черным платочком. Платочек был аккуратно зажат между двумя длинными, тонкими, ухоженными пальцами левой руки – большим и средним.

«Однако! – подумал, куря у своего забора, Олег Витальевич Смирнов, один из самых близких соседей пустого участка. – Давно ее не видел, уже года три, наверное. Чего это она приперлась? И что за маскарад?» Дама была всего шагах в десяти от Олега Витальевича, и он не выдержал, окликнул:

– Ада!

Дама вздрогнула и быстро обернулась. Она схватилась было правой рукой за дужку очков, должно быть, снять хотела, но передумала и отдернула руку. Поэтому Олег Витальевич мог лишь догадаться о том, что его разглядывают и, видимо, узнали, судя по тому, что дама кивнула ему в знак приветствия. Олег Витальевич собрался было еще разок позвать Аду и спросить кой-чего, как вдруг среди дачников раздался вопль изумления, испуга и возмущения одновременно. Пока Смирнов играл в гляделки с черными очками, из автобуса успели выгрузиться музыканты с инструментами, а три пьяномордых бугая в рабочих спецовках стали аккуратно выгружать… гроб. Дама с плечистым молодым мужиком приникли друг к другу, она вытерла выкатившиеся из-под очков две слезы. Оркестр из десяти человек начал потихонечку настраиваться.

– Что тут происходит? – визгливо спросила Валентина Павловна, бывший бухгалтер какого-то главка, а ныне бухгалтер «Дружного» – толстая, скандальная баба, у которой с некоторых пор любимым стало слово «собственность». За любую свою «собственность», вплоть до отдельно взятой травинки на ее сотках, она могла отдать жизнь, честь, совесть и все прочее, как свое, так и всех родных и близких, которые, по-видимому, чуя это, не особенно баловали Валентину Павловну своими визитами. – Что это за комедия?

Дама Ада вздрогнула всем телом и, схватившись за лицо, повернулась к бухгалтеру и громко зашептала:

– Я вас умоляю: это мой отец… Не надо! Не говорите так! – И, обессилев от горя и страдания, женщина зарыдала и начала оседать на землю. Плечистый бережно подхватил ее и не дал упасть. Он что-то нежно пошептал ей в кружевное ушко, она быстро закивала, соглашаясь, и вновь обрела равновесие.

Гроб поставили на приготовленные заранее восемь табуреток. Дама с Плечистым приблизились…

– Они его откроют? – звонко спросила десятилетняя Машка у своей бледной, тощей мамы Вики, голова которой была обмотана полотенцем в честь очередной мигрени.

– Не дай боже, – прошептала Вика, прижимая к себе дочь.

Гроб открывать не стали. Зато оркестр грянул похоронный марш, и жаркий, майский, субботний день померк в глазах еще так недавно безмятежных дачников.

В садово-огородном товариществе «Дружное» были люди из самых разных сфер: из каких-то НИИ, контор, трестов, но самые лакомые, центральные кусочки в свое время (в девяностом году), когда «Дружное» только создавалось, были отданы одному райкому ВЛКСМ. С тех пор столько воды утекло, а вместе с ней и семеро бывших райкомовцев, приятелей и соратников по партийной работе Олега Витальевича Смирнова. Они продали свои сотки еще года три назад и, по слухам, отнюдь не от бедности и гонений, а, скорее, совсем наоборот. Но поскольку они сами не распространялись на сей счет, то и Смирнов не желал вникать в эти тонкости-детали. В сущности, он, при своем «гендирстве» в процветающей фирме тоже мог бы уже давно поиметь себе чего получше, побольше, покрасивше. А зачем? Его вполне устраивают эти шесть соток, этот милый трехкомнатный домик, куда уже и воду провели, и электричество и картошка прет, как облученная. Не, он не будет уподобляться! Да и в случае каких-то исторических разворотов, которых он ждет буквально со дня на день, к нему у народа никаких претензий быть не может… А в Анталию да на Кипр они с женой и двенадцатилетним Генкой каждый год по два раза ездят. Так зачем ему дворец в Подмосковье? Чтоб за него трястись и на охрану бешеные бабки тратить?

– Ой, Люсь! Остынь! Из-за склок с соседями…

– Да это ж все быдло, скоты! Были раньше тут приличные люди, так все ж поуезжали! Амы тут с этой грязью!..

– Люся, все! Не дергайся! Вон участок садовый пустует, может, продаст она нам его, в конце концов, не нужен же он ей явно, а у нас будет место для хорошего дома.

Люся обрадованно замолкла и бросилась к забору оглядывать пустые Адовы сотки и в мечтах рисуя картинку будущего каменного трехэтажного особняка. «Как у Кэпвелов!» – шептала она мужу ночью. Смирнов хихикал.

Да, соседи… Кроме названных, были еще молодая парочка (он – шофер, она – торговка из палатки, ныне на сносях), семейка каких-то технарей-инженеров (он – пузатик в тренировочном костюме, она – типично советская баба с химической завивкой, их дети – Таня и Ваня, восьмилетние близняшки с неизменными соплями, а еще старая деревенская мать хозяина дома – Ульяна Степановна, баба Уля). Эта инженерная семейка жила от Смирнова «через проход», то есть не через подъездную дорогу, а через узкую тропочку между заборами. Как и молодая пара – только с другой стороны. Кстати, их «Дружное» уникально тем, что у них принципиально нет «общих» заборов. Между всеми пайщиками есть «тропочки», нейтральные полосы. Так решили всем сходом еще в самом начале большого пути, в те времена… Поступившись полуметром территории. Сейчас бы та же Валентина Павловна удавилась бы, но на такое не пошла! Отдать для «тропочки» свою собственность? Лучше смерть!

Валентина жила по другую сторону участка Валяевой, она да истеричка с дочкой. Как бы напротив Смирнова. Волей судьбы, он хорошо знал именно эти морды, так как вынужден был с ними общаться: одни – соседи, с другой – скандалы, третья – бухгалтер в правлении их товарищества, где он тоже член.

– Чтоб вы сдохли, – обычный тихий вздох Смирнова поутру, когда он выглядывал из окна и видел их всех – вокруг и напротив.

Инженерная семья Залётовых больше всего на свете уважала вечерний дачный чай на свежем воздухе. Баба Уля возлежала на своей любимой раскладушке под березкой, а Сергей Федотович, Елена Юрьевна и Ваня с Таней сидели за деревянным столиком на деревянных скамеечках и дули из блюдец крепко заваренный индийский чаек, заедая его печеньем. Пили шумно, вкусно, с хрустом, стоном и кряком.

– Вот ради этого стоит жить, – горячо размахивала руками Елена Юрьевна, – вот ради природы! Здесь – воздух, чистота, зелень! Мы здоровеем на глазах! Пищеварение на свежем воздухе много качественнее!

Брюхатый Сергей Федотович с удовольствием крякал и кивал:

– От земли – наша сила! Человека тянет к земле, это его крестьянские предки зовут. И надо идти на этот зов. В природе – суть.

Дети внимали, чавкая. Баба Уля блаженно улыбалась и тихонько поглаживала сухой ладошкой зеленую поверхность раскладушки – очень ее восхищала эта чудо-кровать: раз-раз – и есть! Раз-раз – и убрали! Цивилизация!