Я -- дерево. Я -- стекло

К приходу тети Марины Надя успокоилась. Тетя зашла с пакетами, набитыми продуктами. От тяжести ее лицо покраснело и покрылось испариной. Я взял их у нее и отнес на кухню. Тетя молчала, и почему-то не смотрела в глаза. Она пошла за мной следом, села за стол и, кивнув на него, сказала:

— Присядь, Дима.

Когда я сел напротив нее, она положила руки рядом с моими, словно хотела накрыть их, но не решалась. Ее лицо было осунувшимся, серым и безразличным.

— За время, что мы провели вдвоем с Надей в этом доме, — помолчав, начала тетя Марина, — мы изрядно отвыкли от общества, одичали, понимаешь?

Она посмотрела на меня, но в ее глазах не было ожидания ответа, и я промолчал.

— Нам оно и не нужно. Этот дом я купила после смерти мужа, вдали от суеты, в которой мы раньше жили. Я хотела, чтобы Надя была как можно счастливее и спокойнее. Раз… другого ей не дано.

Голос тети дрогнул, и она откашлялась, потом отвернулась, пытаясь скрыть свою уязвимость. Я почувствовал жалость к ней, но сомнение на секунду прокралось ко мне в душу и я, грубее, чем хотел, спросил:

— К чему вы клоните?

Надя замерла у прохода. Она смотрела на тетю, сложив руки перед собой. Мне показалось, она поняла, о чем та собиралась сказать.

— На счет денег не волнуйся. Я договорилась с Иннокентием. Он найдет тебе бесплатное место в общежитии.

— В общежитии? — от досады я выплюнул это слово, и не заметил, как встал.

— Общежитие хорошее, не волнуйся. Оно новое, со всеми удобствами.

— А я не волнуюсь.

Видимо на моем лице отобразилось все, что я чувствовал, потому что тетя тоже встала и подошла ко мне. Она казалась уставшей и озабоченной проблемой, которая встала перед ней, но мне уже не было ее жаль. Злость сдавила горло так, как не сдавливала очень давно.

Тетя коснулась моего плеча, но я отпрянул и рассмеялся, рассмеялся так, как когда-то смеялась Надя: слишком громко и слишком горько.

— Ты можешь приходить к нам, когда захочешь, но нам, правда, будет легче, если ты уйдешь. Дима, пожалуйста, поведи себя как настоящий мужчина, а не эгоистичный мальчишка, и не устаивай сцен.

Тетя Марина улыбнулась такой теплой улыбкой, что меня затошнило. Некоторое время я не двигался, не зная, что делать со всеми испытываемыми эмоциями. Досада, злость, обида, унижение… сожаление — слишком много для меня.

Я провел рукой по лицу, пытаясь стереть с него все то, что выдало бы, как сильно меня задели ее слова.

— Понятно, — мой голос на удивление прозвучал равнодушно. Я прошел мимо Нади, поднялся по лестнице, переступая сразу через несколько ступенек, зашел в комнату и рывком поднял чемодан из-под кровати.

— Тебе не обязательно сейчас уезжать, Дима! — пытаясь докричаться до меня, воскликнула тетя с первого этажа.

Я не ответил ей, кидая вещи с такой силой, что начало ныть плечо.

Не устраивать сцен, с усмешкой подумал я, кто бы говорил!

Вещи летели из шкафа на кровать, а затем с кровати — в чемодан и уже через пять минут он был доверху наполнен. Я еле закрыл его: руки вспотели и дрожали, и мне никак не удавалось схватиться за застежку.

В комнате было темно и очень жарко. Заметив в углу гитару, я замер, затем подошел и схватил ее за гриф, собираясь отдать тете. Сначала желание кинуть ее прямо с лестницы было таким жгучим, что все тело свело судорогой, но оно быстро поубавилось, и уже у прохода я замер, выдыхая последние остатки ярости. Я вернулся к кровати, сел, не выпуская гитары, и закрыл глаза.

Вдох. Выдох. Вдох.

Я снова подскочил и ринулся с лестницы, два раза стукнувшись коленями о гитару, которую держал перед собой.

— Дима, ты успокоился? — тетя встала из-за стола. Ее внешний вид казался еще более удрученным.

Я покрутил головой в поисках Нади, и, заметив ее через окно сидящей на крыльце, вышел на улицу.

— Хочешь, я сыграю тебе на гитаре?

Надя вздрогнула от неожиданности и, может, оттого, каким резким и даже диким был мой голос. Она посмотрела на меня и еле заметно кивнула. Ее глаза были красными, заплаканными.

Я сел справа от нее, и некоторое время пытался найти наиболее удобное положение. Сердце колотилось в груди, руки отчего-то дрожали, и на улице, казалось, похолодало.

— Странно, что я тебе ни разу не играл.

Я прокашлялся и поерзал, прежде чем начать. Когда же мелодия полилась под моими пальцами, волнение прошло, и умиротворение, которое всегда приносит игра на гитаре, волной накрыло напряженное тело и расслабило каждую мышцу, каждый телесный и духовный нерв.

Все летние вечера похожи друг на друга и в этом их прелесть. Кажется, ты уже вечность сидишь на крыльце, смотришь на звезды, чувствуешь еле уловимый запах тепла и дыханий цветов, а время все тянется или не двигается вовсе. Несмелый ветер остужает нагретое тело и ярость, что все еще теплиться где-то внутри, навевает романтическое настроение, которое днем вызывает насмешку, но в такие вечера кажется неотделимым от тебя.

Некоторое время я играл, не глядя на Надю, но ее голос, так неожиданно зазвучавший, заставил поднять на нее глаза.

До этого я не слышал, что бы она пела, и даже не догадывался какой красивый у нее голос. Иногда он дрожал, иногда срывался, но было в нем что-то душевное, закрадывающееся в самое нутро. Надя пела тихо, и, кажется, все вокруг притихло, с придыханием слушая каждое слово.

Я знал эту песню и очень скоро подстроился под ее голосок. Опустив глаза, она запела:

Жди меня, и я вернусь.

Только очень жди,

Жди, когда наводят грусть

Жёлтые дожди,

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера.

На мгновение Надя замолчала, закрыв лицо руками, и плечи ее дрожали. Я прекратил играть, но она подняла голову, качнув ею, и продолжила петь:

Жди, когда из дальних мест

Писем не придёт,

Жди, когда уж надоест

Всем, кто вместе ждёт.

Жди меня, и я вернусь,

Не желай добра

Всем, кто знает наизусть,

Что забыть пора.

В окне я заметил тетю Марину. Она смотрела на Надю, и если бы моргнула, слезы, что замерли у нее на ресницах, покатились бы по щекам. Тетя не двигалась и будто бы не дышала, но было видно, как сильно она напряжена, и как глубоко заседают в ней эти слова.

Надя пела не о войне. А впрочем, подумал я, она сейчас как раз на войне, на войне с самой собой. Иногда Надя уходит в водоворот безумия, на фронт, и, кажется, что уже не вернется, но, если ее ждут и понимают, она приходит в себя. И пусть никто не верит, но Надя вылечится, надо только подождать.