Шрифт:
Алиса
Я -- дерево. Я -- стекло
Дима
За окном летели рыжие огни, прорезая ночную мглу. То там, то тут появлялись из ниоткуда черные стволы деревьев. Стук колес убаюкивал и в то же время будил. Дрожала бутылка на столе.
Я смотрел, как вода в ней покрывалась рябью, будто ей холодно, и думал о предстоящей встрече. В вагоне было жарко, но я продолжал дрожать под одеялом. Кажется, я оглох от биения сердца, и заболел от того, что душа прыгала во мне: уходила
Нужно было поспать, но волнение не давало затихнуть сердцу, и я лежал в раздумьях до самого рассвета, пока не проснулся один из соседей по плацкартному вагону.
Он долго сидел, сонно поглядывая в окно, а когда заметил меня, удивился, словно не ожидал увидеть, и прохрипел:
— Не спится, малек?
Не дожидаясь ответа, он потянулся к пачке сигарет и тут же швырнул ее на стол.
— Малек, сигареты не найдется?
Мы вышли в тамбур. Я угостил его и сам закурил, глядя, как за окном размытым пятном тянутся нескончаемые деревья.
— Ты откуда? — поблагодарив, спросил сосед.
— Из Днепродзержинска.
— О, так мы из одного города получается! А едешь куда?
— В Москву. А вы?
Он замолк, нахмурившись, и ответил уже докурив:
— В Киев. К дочке.
Я понял, что эта тема неприятна ему и не стал расспрашивать. Мы молчали некоторое время, а потом он спросил:
— А зачем в Москву-то едешь?
— Учиться. У меня там тетя живет.
Я выкинул сигарету через окно и добавил:
— У нее дочка болеет, я ей помогать буду.
— Чем болеет?
Душа снова начала шевелиться и дергаться внутри, и сердце забилось в горле. Я думал всю ночь об учебе и новой жизни, и совсем забыл обо всем этом.
— Ну, не стесняйся, малек, я сам два года за братом утки выносил. Знаю не понаслышке, что значит ухаживать за больным, смотреть ему в глаза и взглядом извиняться за свою полноценную жизнь, — сказал сосед, заметив мое замешательство.
— Насколько я знаю у нее шизофрения или что-то вроде того, — в конце концов, ответил я.
Сосед замер, нахмурившись, и начал буравить взглядом, будто пытался понять, шучу ли я.
— Шизофрения говоришь?
Он помолчал еще немного и покачал головой.
— И не боишься?
— Чего бояться?
— Шизофреники, они же… они же больные на голову, — проговорил сосед возмущенно. — Кто знает, что придет им в голову! Вдруг она тебя ночью зарежет? И не смейся, я тебе серьезные вещи говорю.
— Не зарежет. Я дверь на ночь запирать буду, — улыбнулся я. — К тому же, тетя — врач, и знает свое дело.
— Рисковый же ты парень, малек, — засмеялся он, хлопнув меня по плечу. — Видимо очень хочешь учиться там.
Я рассмеялся в ответ и тихо добавил:
— Очень.
Бордовая крыша еле выглядывала из-за деревьев, посаженных тут и там, словно кто-то намеренно оградил дом, пытаясь спрятать его обитателей от посторонних глаз.
Скрипнули черные ворота, едва я их коснулся. Каменная тропинка привела прямо к порогу.
По обе стороны от нее, среди деревьев и клумб, замерли гномы и зайцы. Слева от дома, спрятавшись в тени, стояла беседка, окруженная черно-красными розами.Я остановился у порога, разглядывая деревянный двухэтажный дом тети. Четыре окна — по два на каждый этаж — и все задернуты шторами.
Аромат цветов вперемешку с едва уловимым запахом древесины принесли спокойствие и чувство уюта. Я вдохнул и выдохнул несколько раз, прежде чем позвонить.
Дверь открылась спустя еще десять вдохов и выдохов, и я увидел девушку, немного старше себя, в белом, слишком большом для нее батнике, ставшем желто-серым от пятен и грязи. Она кусала губы и смотрела немигающим взглядом.
— Надя? — спросил я.
Едва заметный кивок и все тоже молчание. И глаза ее, стеклянные, устремленные на меня. Она смотрела, но не видела. Такой взгляд бывает, когда человек задумывается, погруженный в мысли. Казалось, она смотрела вглубь себя, к чему-то прислушивалась и не соглашалась, нервно качая головой. Ее губы шевелились, будто она шепотом отвечала кому-то, но глаза при этом не выражали никаких эмоций.
Я ощутил непонятную мне тревогу и поспешил прервать тишину:
— Меня зовут Дима. Я — племянник твоей мамы.
Некоторое время Надя продолжала молча глядеть на меня, потом ее взгляд начал обретать осознанность, пока она, наконец, не увидела меня по-настоящему.
Она вымученно улыбнулась, и прошептала в ответ:
— Да-да, я знаю. Мама говорила, что ты приедешь.
Надя позволила войти и, хлопнув дверью, куда-то ушла.
Здесь было тепло и уютно. Пахло картошкой и последними летними цветами. В коридоре и в гостиной, прилегающей к нему, лежали ворсистые ковры. Там, над камином, висела замысловатая картина, на стеклянном столике лежали журналы, и стояла ваза с цветами, а рядом с ним — массивное кожаное кресло; оно заметно выделялось на фоне остальной мебели.
Напротив входной двери — лестница на второй этаж, с широкими ступеньками и резными перилами. Слева, если пройти через крохотную гостиную, похоже, находилась кухня. Оттуда доносились шипение сковороды и лязг посуды.
— Надя, кто там?
Из кухни выглянула низенькая, довольно полная женщина, с темно-красными коротко стрижеными волосами. Я понял, что это тетя, узнав в ней схожие черты с матерью. Она казалась лет на десять старше своего возраста, морщины покрывали ее горделивое, но усталое лицо.
Мне хватило одного взгляда на ее плотно сжатые губы, вытянутые в напряженную улыбку, чтобы понять, что она воспринимает меня, как еще одну проблему, осевшую на ее плечи.
— Тетя Марина, я, Дима, ваш…
— Я поняла, кто ты, — она махнула рукой, подходя ко мне. — Твоя мать не говорила, что ты такой высокий.
Тетя Марина улыбнулась, продолжая оценивать взглядом, а затем подошла ближе и обняла.
— Как добрался? Ты уже познакомился с Надей? — спросила она. — Надя! Иди сюда!