Я — «Дракон». Атакую!..

Немцы решают любой ценой сбросить десантников в море. Начались отчаянные контратаки. Цезарь Куников докладывает обстановку: «Противник наступает с кладбища, с домов Станички. Прошу огонь в этот район…» По Станичке ударили береговые батареи. Было принято решение главные силы основного десанта, который так и не высадился в районе Южной Озерейки, высадить здесь. Несколько дней шла эта тяжелая боевая работа. На занятом плацдарме в районе Мысхако и Станички, прорезая огневую завесу, корабли Черноморского флота высадили более семнадцати тысяч десантников. Плацдарм расширялся.

Тогда немцы перебросили из Краснодара свою 125-ю пехотную дивизию — соотношение сил изменилось. Десантники, отказавшись от наступательных действий, перешли к обороне…

Я следил за событиями в районе Новороссийска С тревогой думая о родном мне уголке земли, читал обращение Военного совета 18-й армии к малоземельцам, их ответ — слова простые, но твердые, как клятва: «Отвоеванный нами у врага клочок земли под городом Новороссийском мы назвали Малой землей. Она хотя и мала… наша, советская, она полита нашим потом, нашей кровью, и мы ее никогда и никому не отдадим…» — читал, и сердце мое сжималось от гнева и боли за поруганный отчий край. Казалось, дай волю — сам кинулся бы с малоземельцами в атаку!..

Но наш резервный корпус направляли на Воронежский фронт. Предполагалось, что мы будем в распоряжении командующего 17-й воздушной армии, и один полк уже успел перелететь в район Обояни, Вдруг телефонный звонок генерала Никитина:

— Перебазирование корпуса прекратить. Вам немедленно прибыть в штаб ВВС. Я поинтересовался:

— Могу ли знать, почему прекращено перебазирование?

В ответ краткое:

— Выезжайте немедленно! На месте объясню… Через несколько минут я мчался в «эмке», перебирая в памяти все возможные направления, на которых могли бы потребоваться авиационные резервы. «А возможно, причина вызова в штаб совершенно иная?..» — тревожно пробежала недобрая догадка. Но, едва переступив порог кабинета Никитина, услышал:

— На Кубани, в районе Новороссийска и станицы Крымской, очень тяжелая обстановка. Фашисты сосредоточили там четвертый воздушный флот, эскадры «Мельдерс», «Удет», «Зеленое сердце». Решением Ставки ваш корпус и перебрасываем на Кубань.

— Когда?

— Немедленно! Генерал Судец получил указание лидировать ваши истребители на «пешках». А мне звонил начальник канцелярии Верховного Поскребышев — вас в любую минуту могут вызвать к товарищу Сталину. — Алексей Васильевич показал на дверь соседней комнаты: — Находитесь здесь. В кабинете есть все виды связи. Ждите…

Не теряя времени зря, я принялся за распоряжения: звоню начальнику штаба, начальнику политотдела, в дивизии. Ведь предстояло менять все, начиная от полетных карт и маршрутов. Часа через два генерал Никитин предложил пообедать. Здесь же, в кабинете, нам накрыли стол, и в неторопливой беседе я получил подробную информацию о составе военно-воздушных сил Северо-Кавказского фронта и противника.

Немцы в соединениях своего 4-го воздушного флота сосредоточили около тысячи самолетов. У нас в составе 4-й и 5-й воздушных армий насчитывалось 450 боевых машин. Кроме того, с нашей стороны привлекалась авиация Черноморского флота, одна дивизия авиации дальнего действия. И вот из Резерва Ставки на Северо-Кавказский фронт направляют 2-й бомбардировочный авиакорпус, 2-й смешанный авиакорпус, 282-ю истребительную авиадивизию и мой 3-й истребительный авиационный корпус.

Таким образом, соотношение сил в воздухе было примерно равным. Немцы, правда, превосходили нас в бомбардировщиках, но мы обходили их в истребителях. И завоевать господство в воздухе, надежно прикрыть сухопутные войска, бомбардировочными и штурмовыми ударами уничтожать живую силу и артиллерию противника, содействуя наступлению 56-й армии, помогать нашим десантным частям юго-западнее Новороссийска — такая задача ставилась нашей авиации на северо-кавказском направлении.

— А будет ли время для ввода в бой моих летчиков? — спросил я Никитина. — Боевого-то опыта — ни у кого.

Александр Васильевич посмотрел на меня, не то сожалея, не то сочувствуя, и ответил:

— Думаю, что не будет…

Только к вечеру нас вызвали в Кремль. На ЗИС-110, машине командующего ВВС, минут через пять-семь доставили на территорию Кремля. Помню, два крепко скроенных молодых человека вели куда-то тихими коридорами, по лестницам, пока, наконец, мы не пришли в небольшую комнату, где нам было предложено сесть.

Позже мне не раз по всяким поводам приходилось бывать в Кремле, в его торжественном Георгиевском зале, и всякий раз я испытывал какое-то особое приподнятое состояние души при соприкосновении с историей Отечества, национальной славой России. Но тогда, в суровом сорок третьем, встреча с Кремлем проходила без этих волнующих ощущений. То есть поволноваться-то пришлось, да только по другим причинам. Помню, после некоторого ожидания в комнату вошел Поскребышев, поприветствовал нас и сказал:

— Я сейчас доложу товарищу Сталину о вашем прибытии. А знаете, зачем вас вызвали?..

Еще в штабе ВВС генерал Никитин высказал предположение, что, коль вызывают в Кремль, не исключена встреча со Сталиным. Готовясь к ней, я перебирал возможные варианты беседы, вопросы, которые мне могут задать. И вот сейчас растерялся: действительно, зачем нас мог вызвать Сталин?..

— По поводу кубанских боев, — ответил Никитин. Поскребышев задумался, кивнул головой:

— Я полагаю, что это так, — и вышел, оставив нас в кабинете. Тут же, словно из-под земли, выросли те молодцы, что сопровождали нас по кремлевским коридорам, и один из них вежливо пригласил следовать за ним. Никитин подтолкнул меня к какой-то двери, я шагнул решительно вперед и совершенно неожиданно оказался в просторной комнате, посреди которой у длинного стола стоял Сталин.

Запомнились почему-то многие подробности и мелочи той короткой встречи с Верховным Главнокомандующим. Помню, как Сталин держал себя. Левая его рука была согнута, в ней трубка — она дымилась. Я глубоко вдохнул, набрав воздуха, чтобы, как положено, по-военному четко и бодро представиться руководителю государства, но рта раскрыть так и не успел.

— Здравствуйте. Вот вы, стало быть, какой. Я много наслышан о вас. — Сталин говорил медленно, с легким кавказским акцентом. — Вы знаете, зачем я вас вызвал?

Я ответил, что в общих чертах меня проинформировали.

— Так вот, ваша задача — разбить четвертый воздушный флот гитлеровцев. Сил будет достаточно. Руководит там Вершинин. Усилим вас авиацией Голованова, — продолжал он и вдруг спросил: — А самолеты Яковлева летчикам нравятся? Превосходят они фашистские или нет?

Тут мне долго думать не требовалось, и я принялся уверенно излагать свое мнение о нашей боевой технике и самолетах врага, особенно «мессершмитте», которым, можно сказать, овладел в совершенстве. Высказал свою точку зрения и о воздушных боях, считая, что важнейшим из способов завоевания господства в воздухе является уничтожение авиации противника в воздухе и на аэродромах.

— Вот это правильно, — заметил Сталин. — Задача вам ясна, а настрой, я вижу, боевой. — И обратился к Поскребышеву: — Пожелаем успеха. Товарищ Никитин детали переброски корпуса на Кубань уточнит.

Подняв руку, Сталин дал понять, что разговор закончен. Минут через двадцать освободился Поскребышев и, улыбаясь, подошел ко мне:

— Савицкий, знаете, что сказал товарищ Сталин? «Этот генерал задачу выполнит, уверен…»

Под впечатлением встречи с Верховным я возвращался в штаб корпуса и невольно думал, какая же большая ответственность ложится на нас, весь личный состав 3-го истребительного. Думал, что расскажу сейчас о встрече в Кремле своим помощникам по боевой работе, на что нацелю — нельзя было упустить ничего: нам предстояли напряженные бои с отборными гитлеровскими эскадрами. Одолеть их, разбить врага, каким бы сильным он ни оказался, — это был и мой солдатский долг.