Я иду искать

«Интересно, как это получилось – уже имевшиеся пути обросли застройкой, или, когда возникла необходимость, рельсы попросту проложили сквозь город, чтобы не возиться с обходом?»

Он добавил этот крохотный штришок в копилку своих скудных знаний о местной цивилизации – так, запомнить, что в ней считалось нормальным пускать поезда вплотную к жилым домам. Ни шум, ни потенциальные последствия от вибраций, похоже, местных не волновали – или у них просто никто не спрашивал.

Всё это время разведчик шёл на юго-юго-восток, углубляясь в чёрный город: железная дорога пересекала его почти точно с востока на запад, и Ур свернул направо, рассчитывая выйти по ней к чему-нибудь интересному. Вокзал, товарная станция, предприятие – рельсы наверняка были связаны с подобными объектами и оставалось лишь выбрать направление. Запад в этом смысле был ничуть не лучше востока, но с востока наползала тёмная хмарь, а идти навстречу ей не хотелось.

Минуло уже два часа с начала миссии, но ничего по-настоящему полезного узнать пока что не удалось. Местность казалась мёртвой, мертвее даже, чем древние руины, потому что древность – что-то из разряда легенд и мифов, она успела окаменеть и обрести своего рода очарование, а от свежего трупа цивилизации всё ещё несёт смертью.

«Узнать бы, что такое здесь приключилось», – подумал Ур, вышагивая по шпалам. Машинально подметил ширину колеи – немногим больше, чем на родине – и усмехнулся тому, какими знакомыми выглядят рельсы. Почему одни и те же условия почти всегда приводят к одинаковым результатам, когда речь идёт о базовых инженерных задачах, но дают такое разнообразие на уровне социальных систем? Или ему только так кажется с высоты своего невежества? Конечно, чем сложнее система, неважно даже, социальная или техническая, тем больше должно быть альтернативных способов её реализовать… или уничтожить.

Он поморщился, глядя по сторонам. Информация о том, что у этой цивилизации пошло не так, могла бы стать трофеем немалой ценности, но Ур служил разведчиком достаточно долго, чтобы понимать: не всякую тайну можно раскрыть и не всякое знание – осознать. Тем более, силами одного универсала за крайне ограниченный срок.

Двадцать два дня по субъективному времени – столько у него было. Столько было топливных ячеек, запасных фильтров и пищевых концентратов. Воду, сверх первичного запаса во фляге, предполагалось искать на месте, фильтровать и обеззараживать. И всякий раз Ур боялся сделать первый глоток.

Впрочем, главная проблема касалась не запасов скафандра. Контакт – пусть даже с полноценными людьми – всегда оставался тропой, проложенной по лезвию меча. Иногда он оказывался успешен. Иногда – невозможен. Ур успел освоить и напрочь позабыть уже четырнадцать языков – конечно, в разговорной их ипостаси – и фанатично ненавидел процесс освоения новой лексики и фонетики. Первым разведчикам приходилось объясняться в буквальном смысле на пальцах, но современные лингвистические вычислители изрядно упростили процесс.

«Если только здесь вообще есть люди».

Не то, чтобы он возражал против неудачи. Неудача такого рода – это случайность, которая никак не зависит от исполнителя. Уйти ни с чем, потоптавшись по мёртвым пустошам, всяко лучше, чем нарваться на что-то неконтактное и опасное. Регламент предполагал подобные случаи: трое суток без информации и перспектив её получения признавались достаточным основанием для досрочного возвращения. Славы на такой миссии не заработаешь, зато останешься живым и целым, а период реабилитации и отпуск меньше не станут. Уже неплохо!

Кварталы, нанизанные на спицу железнодорожного полотна, обрывались пологим склоном. Снова, как и с северной стороны города – вдруг, без всяких намёков на окраины и предместья. Вот шеренга двухэтажных длинных домов, а вот – хмурая равнина под стылым небом. Только ржавые рельсы убегают вдаль, за серый занавес горизонта.

Рельсы были проложены поверх насыпи, и Ур, немного поколебавшись, тоже пошёл по ней. Дно широкой ложбины, положившей границу городу, усеивал строительный мусор. Выходы дренажных труб, битый кирпич, куски бетона, полусгнившие остовы каких-то машин – ничем не хуже тех свалок, что он успел повидать на своём веку. Даже лики чёрных домов поверху почему-то казались уместными – будто так и задумано, будто только такими они и были всегда. С другого края ложбины, метров через пятьсот, начиналась облетевшая роща. На деревья стоило взглянуть поближе – живые, просто по-осеннему голые, или тоже умерли? И если умерли – то как понять, от чего?

По левую руку, как и рассчитывал разведчик, нашлось нечто, до боли напоминавшее индустриально-складскую зону. Странно, что именно там, изрядно в стороне от железки, но зона запросто могла висеть на отдельной ветке. Важно было другое: все эти убогие корпуса, сложенные из потемневшего кирпича и бетонных плит, избежали повсеместного очернения! Радость от находки едва не заставила Ура потерять осторожность, и он тихонько выругался, поминая безвестных богов этого места и шутки, которые они шутили с его драгоценной психикой. Слишком он расслабился, поддавшись мрачному спокойствию этого края – а попробовал бы так же прогуляться по Вальгису в своё время. Тот ведь тоже казался мёртвым – только, к сожалению, лишь казался.

И всё же – как приятно, наконец, увидеть цвет всех этих строений! Да, и на них кое-где заметны уродливые чёрные пятна, зато теперь совершенно точно можно сказать, что чернота не съела местную архитектуру с концами, что остались ещё не затронутые этим явлением области, в которых могут найтись ответы – или новые вопросы, если не повезёт. Ур уже пытался вообразить, каковы могли быть причины такого феномена, от атмосферных осадков до странной разновидности плесени, но ни одна из гипотез не проходила проверку фактами. Обнаруженная избирательность указывала на то, что явление может оказаться продуктом сознательной человеческой деятельности – к примеру, следами применения химического оружия. Отсутствие трупов в свете этой концепции вполне поддавалось объяснению – ведь химию можно применять не только против людей. Эпидемия? Смертельно опасная эпидемия, для борьбы с которой целые города заливали дрянью, убивающей всё живое, даже траву?

Он ещё раз вывел на внутришлемный экран макрофотографию образца «сажи». Если бы её удалось исследовать в лаборатории, ситуация могла проясниться, но для этого образец пришлось бы тащить с собой, а такие действия строжайше запрещались регламентом. Будь у ГУИР возможность забрасывать целые отряды…

Земля ударила Ура в грудь ещё до того, как в голове сработал сигнал тревоги. Рефлексы не подвели, и теперь он вжимался в насыпь позади рельс, выцеливая взглядом широкие ворота фабричного двора. Распахнутые навек, вросшие в землю створки, кирпичная кладка забора, залежи ржавых бочек, трактор, приткнувшийся мордой к невнятной будке… Движение. Что-то промелькнуло в глубине двора, скрылось за ящиками и больше не появлялось.

Медленно, очень медленно, разведчик опустил забрало. Переключился на окуляры технозрения. Увеличения они давали немного, зато и угол захватывали приличный – а ему сейчас требовались не только зоркость, но и внимательность. Если неведомое существо тоже его заметило, если их больше, чем одно – нужно внимательно следить за своими флангами и не разлёживаться долго на одном месте. Хорошо бы узнать, что это такое, но ещё важнее – знать, где оно…

Движение! Тёмный объект снова мелькнул внутри. Не так уж и быстро, но разглядеть детали не удалось. Разумное существо? Животное? Автономная техника? Ур быстро проверил подходы к своей позиции, никого не обнаружил и вновь уставился на проём ворот.

Оно было там. Шло медленно, не таясь, осматривалось.

«Человек? Гуманоид, по крайней мере. Линейные размеры…»

Он шептал свои наблюдения в дневник, продолжая следить за неведомым существом. Так полагалось – считать любое существо неведомым, пока не выяснится обратное. Даже если оно похоже на человека. Привычка – почти необоримая штука, а мыслить шаблонами в разведке нельзя. Мыслить шаблонами означает смерть.

В ГУИР этому аспекту подготовки уделяли пристальное внимание. Демонстрировали какой-то знакомый, родной объект – и заставляли описывать его объективно, не опираясь на личный опыт. Изображения, статичные предметы, натурные наблюдения, вплоть до фотографий близких людей – только то, что видишь, ни капли больше. Человек – не человек, а прямоходящее существо с четырьмя конечностями. Детский мячик – не мячик, а шарообразный предмет, диаметр такой-то, в области экватора заметны жёлтые, синие и чёрные полосы… Тренировки были мозголомными, но польза перевешивала любые трудности.