Я, которой не было

Сиссела прибыла только к вечеру.

К этому времени дождь загнал нас всех в большую комнату, которую Мод называла залой. Стало тихо. Покойно. Комната тонула в сумерках, только потрескивал огонь в камине. Мы сидели за большим дубовым столом, курили, потягивали вино и ждали, когда кончится дождь и можно будет заняться грилем. Мы уже успели поставить майский шест и поплясать вокруг него, съесть торт с клубникой и сыграть в «лебединую охоту», еще не подозревая о том, что положили начало чудесной традиции, что все произошедшее в этот день будет повторяться вновь и вновь в канун Мидсоммара больше двадцати лет кряду.

Мод сама себя назначила распорядительницей развлечений. Одной рукой она вцепилась в Магнуса, другой в Пера, а Анна тут же прильнула к Сверкеру. Только мы с Торстеном стояли в растерянности, не понимая, что нам делать. Хоровод водить? Зачем, детство какое-то — ведь мы уже, считай, студенты, такие вещи явно ниже нашего достоинства. Лично мне раньше никогда не приходилось плясать вокруг майского шеста, я сидела с мамой и папой перед телевизором и только смотрела, как пляшут другие. Много лет спустя я узнаю, что и Торстену тоже. Однако он ухватил за руку Анну в тот самый миг, когда Магнус втянул в круг меня. Несколько секунд спустя мы с ним уже хохотали и пели «Косим, косим жито» вместе с остальными.

Сверкер смущал меня весь вечер, сперва обняв у всех на глазах, потом игнорируя несколько часов подряд — чтобы потом сграбастать, когда мы остались одни в холле, и просунуть мне руку между ног. Она оказалась до того горячая, что я совершенно лишилась сил, и пришлось опереться о стенку. Сверкер положил ладонь мне на затылок, словно поддерживая, его губы касались моей шеи, а указательный палец протиснулся под резинку трусов и продолжал там беспокойно шарить дальше. Я облизнула губы и приоткрыла рот, готовая целовать и принимать поцелуи, когда он вдруг отпустил меня, повернулся спиной и скрылся в зале. Лишь через несколько секунд я поняла, что произошло. И продолжала стоять с бешено колотящимся сердцем, потрясенная, униженная, затравленная.

А теперь мы все сидели в зале и дожидались, пока кончится дождь. В тот момент я предпочла бы, чтобы он не кончался подольше. Нужно было осознать, что со мной произошло. Как это назвать — то новое, что я только что пережила там, в холле? Вожделение? Страсть? Неужели я почувствовала — мысль шарахнулась от слова — похоть? Я не знала. Ощущала только, что это новое — такой мохнатый зверек, он томно извивается в моем теле и совершенно не похож на то, что было, когда я лежала рядом со Сверкером несколько месяцев тому назад. Тогда тоже были волосы и кожа и тепло, но то тепло рождало мысль скорее о церкви и алтаре, чем о зверьке с голодными глазами.

А Сверкер? Его звери — не такие, как у меня? И как понимать то, что он сделал?

Теперь он снова меня игнорировал. Сидя в торце стола, он, понизив голос, беседовал с Пером об университетах в Упсале и Лунде и о в высшей степени сомнительной для карьеры специализации в области политологии, если только тебе не повезло поступить в Высшую школу экономики. Анна, подперев руками подбородок, молча внимала их разговору. Магнус и Мод сидели рядышком у другого конца стола и листали старый альбом с фотографиями. Плечами они то и дело касались друг друга — вот-вот совсем срастутся, как сиамские близнецы, это всякому было заметно. Торстен с несколько отрешенным видом сидел, полузакрыв глаза и, глубоко затягиваясь, дымил трубкой. Вот был бы он тут, подумала я и тут же потерла лоб, отгоняя дурацкую мысль. Он ведь тут. Всего в нескольких метрах от меня.

— А чч-черт!

Кто-то с грохотом вломился в дом. Из холла донеслось пронзительное:

— Да что за хрень такая!

Опять грохот. Вдруг в дверях возникла Сиссела. В своем обычном виде. Те же черные колготки со стрелками и пятнами лака. Те же крашеные светлые волосы с темными корнями. Те же полумесяцы осыпавшейся туши под глазами. С единственной только разницей, что теперь Сиссела была совершенно мокрая. До такой степени, что с подола ее мини-юбки капало. А туфля, когда ее снимали, чавкнула, как резиновая присоска — чпок!

Это Мод засмеялась первая. Мод, никогда раньше не видевшая Сисселу. Мод, которая ничего не могла знать ни о ней самой, ни о ее жизни. Мод, эта шестнадцатилетняя соплюха-гимназистка, которая держалась и разговаривала, как взрослая женщина. Мод, наделенная чувством юмора. Потрясающим чувством юмора, как позже говорила Анна.

Но мы все тоже засмеялись. Вначале Сверкер, потом остальные. В какую-то тысячную долю секунды я увидела, как этот смех вдребезги разбивает лицо Сисселы. А потом она взяла себя в руки и сама рассмеялась громче всех.

— Привет селу! Ни фига себе тут у вас погодка!

Она стояла на одной ноге, держась за косяк двери и снимая другую туфлю. Чпок! Мод встала и, тут же превратившись в хозяйку дома, пошла навстречу Сисселе с раскрытыми объятиями.

— Просим прощения за такой прием. — Она продолжала широко улыбаться. — Ты ведь Сиссела, правда? Добро пожаловать!

Сиссела поставила туфлю на пол, но порога не переступила. Она смерила Мод взглядом и на миг, кажется, заколебалась. Должно быть, это прорезался инстинкт самосохранения. Вот, подсказывал он, твой вероятный противник. Но такой противник, с которым надо держать ухо востро.

— Заходи, — сказала Мод. — Тебе надо обсушиться. Мы выделим тебе комнату.

За ее спиной остальной состав Бильярдного клуба зароптал. Комнату пока что никому еще не выделили.

— Давай ее в какую-нибудь из сердечных комнаток, — встрял Сверкер.

— Не-а, — откликнулась Мод. — Я думала, они с МэриМари будут в зеленой.

Сверкер повысил голос:

— В сердечной!

Мод повернулась:

— В чем дело, собственно? Успокойся!

Пять минут спустя мы с Сисселой уже сидели на своих кроватях в комнате, именуемой зеленой. Это оказалась большая комната с покоробившимися от сырости обоями, лишь самую малость отдающими в зеленый цвет. Тем не менее она была очень красивая, с двумя большими окнами, выходящими на озеро. Остальные спальни на втором этаже были новенькие, со свежими обоями, но некрасивые, я заметила это, когда Мод расхаживала там, распределяя, где кому спать. Магнуса и Торстена поселили каждого в отдельную маленькую гостевую комнату со стилизованными сердечками на стене — желтыми у Магнуса и красными у Торстена. Анну и Пера — в спальню родителей, с обоями в бирюзовый цветок в духе модерна. Сверкер, разумеется, будет ночевать в своей собственной комнате (обои в широкую полоску, белые с коричневым), а Мод в своей (крупные синие цветы на белом фоне).

Мы с Сисселой сидели сгорбившись, словно признавшись себе наконец, до чего мы обе устали.

— Они смеялись, — вдруг сказала Сиссела.

Я пробормотала что-то ободряющее, сама не зная толком, что тут сказать. Сиссела всхлипнула.

— Что, у меня был такой нелепый вид?

— Ничего не нелепый. Честно. Они смеялись не поэтому.

То была ложь, и мы обе это знали. Она быстро глянула на меня, прежде чем сунуть руку в карман, порывшись, вытащила пачку «Мальборо», уже полупустую, и закурила. Я лихорадочно искала другую тему для разговора.

— Трудно было добираться?

Она фыркнула, выпустив из носа маленькое облачко дыма.

— А сама как думаешь?

И глубоко затянулась.

— До Норчёпинга все шло нормально, — Сиссела вытерла щеку. Плакала, наверное. Не знаю, мне было не видно, может, это накапало с мокрой челки. — Электричкой до Сёдертелье, оттуда ребята подкинули, они ехали в Кольморден. [22] С собой приглашали… Черт, надо было поехать!

Наступило молчание. Сиссела так энергично курила, что красноватый кончик сигареты нарос на сантиметр с лишним. Покосившись на огонек, она продолжила:

22

Стокгольмский зоопарк; там же находится парк аттракционов.