Я лечил Сталина: из секретных архивов СССР

Узкая коса, ведущая к Пиллау, вся была исковеркана воронками от снарядов, выжженным лесом. Кое-где ухали взрывы обнаруживаемых нашими группами мин и бомб. Воздух содрогался, тянуло гарью. Наконец - Пиллау, на рейде - наши миноносцы, подошедшие из Кронштадта. Вокруг порта - кладбище чужих и своих танков и исковерканных батарей. Здесь еще недавно шла жаркая битва. Немцам некуда было деваться, тупик.

Затем мы проехали Данциг [141] . Замечательная набережная - дома с ганзейских времен, северное барокко, готика. Осталось немало населения. Наша военно-морская форма привлекала внимание. «Вы англичане или американцы?
– спрашивали нас.
– О! Хорошо, что вы не англичане, ведь это они разрушили с неба наш чудесный мирный город. Мы же всегда были независимым, вольным городом - мы не участники войны. И вот сперва Гитлер проглотил нас, как удав, потом союзники добивают наш милый, наш прекрасный Данциг». Я вспомнил, что формально угроза войны усилилась из этого города.

141

Гданьск.

Мы катили по Северной Померании, встречая чудесные городки с кирхами и ратушами. Пустынно, люди ушли, оставив усадьбы, и только в городских домах кое-где показывались старики и старухи, робко и отчужденно озиравшиеся на победителей. Вечером пересекали большой лес и видели в свете фар перебегавших дорогу косуль и оленей. Шофер говорит, что это заповедник; тут охотились фашистские вожди.

Наконец, маленький городок Трептов, где в очень благоустроенной больнице расположился военно-морской госпиталь.

Через день мы поехали дальше, переправились через Одер, в Свинемюнде, тут находился большой госпиталь; это знаменитый курорт, порт, огромный пляж, усеянный обломками кабин. Мы тогда еще не бывали за границей и потому смотрели на благоустроенный и хорошо сохранившийся город с особым интересом. В госпитале нас кормили свежим творогом со сметаной. Начальник госпиталя, предприимчивый военврач 3-го ранга, отлично поддерживал огромное хозяйство; кладовые ломились от провианта; были тут и сваленные в кучу картины в золотых рамах - их поснимали в особняках. К тому времени я интересовался лишь русской живописью.

Затем по автостраде от Штетина [142] мы, наконец, очутились в Берлине.

Берлин своим разрушением мог действовать только удручающе. Остатки жизни, однако, стремились преодолеть гибель. По улицам шли хорошо одетые краснощекие дети, подростки; наша форма приводила их в восторг, и они шли за нами, полные любопытства. Открылись какие-то лавчонки; по углам продавались штучно папиросы и спички (я вспомнил Москву периода Гражданской войны: «Ир-ра», «Ир-pa» рассыпная») и даже флакончики духов и мыло. Метро не действовало, рассказывали об ужасах гибели в нем десятков тысяч жителей во время штурма Берлина. Ходили лишь наши машины - на перекрестках стояли наши регулировщицы - с виду довольно славные девицы в красноармейской форме. Канализация и водопровод не действовали. В доме для приезжающих наших офицеров, где мы сперва остановились, во дворе был выкопан длинный ров и наложены поперек мостики - это была публичная уборная (орлом); невдалеке была устроена умывальная. Кучи отбросов валялись там и сям; их методически изучали мрачные немцы, выискивая куски хлеба, остатки консервов и т. п.

142

Штецин.

Конечно, Сталин не приезжал во взятый Берлин и не заигрывал милостиво с хорошенькими героинями

Нас же комендант угостил обильно французским шампанским. Прокричали соответствующие тосты - и все, конечно, встали при имени нашего родного отца и учителя, гениального организатора побед, великого вождя народов и всего прогрессивного человечества товарища Сталина: «Ур-ра!» Конечно, Сталин не приезжал во взятый Берлин и не заигрывал милостиво с хорошенькими героинями, как это было потом показано в подхалимском стиле в соответствующей кинокартине. Но мы так привыкли ко лжи и столько лжи пустили в мировую историю - пусть уж разбираются потомки!

Мы осмотрели разрушенный рейхстаг, стены которого испещрены русскими надписями («Я, Иван Петров, был здесь при штурме», «Сталин», «Смерть гадам-фашистам» и т. д.).

Мы отыскали в издательстве Шпрингера сколько журналов и книг по медицине, выпускавшихся этим знаменитым издательством, бывших предметом нашего уважения и изучения в предвоенный период! Немецкая медицинская наука являлась всегда для нас основой образования, и печатные работы в «Zeitschrift fьr klinische Medizin» [143] или «Klinische Wochenschrift» [144] , были, с одной стороны, свидетельством ее ценности, с другой стороны, способом информации международной науки - русские журналы за границей не читают до сих пор! Там нас хорошо приняли (еще бы, завоеватели!) и отпустили для академии Gratis [145] обширные комплекты всяких «Архивов», «Handbuch’ов» и т. п.

143

«Журнал клинической медицины» (нем .).

144

«Клинический еженедельник» (нем .).

145

Бесплатно, даром (лат .).

Потом мы посетили клиники Шарите и Патолого-анатомический институт. Аллея скульптур великих медиков почти не пострадала. Патологоанатомический институт, где работал великий Вирхов [146] , был основательно поврежден.

В больнице нас встретил известный хирург Зауэрбрух [147] . Он продолжал работать; охотно оказывал консультации нашим офицерам; к нему обращались из нашей армии больные и раненые для операции. Этот большой и оживленный человек, казалось, быстро освоился с оборотом судьбы (впрочем, говорили, что при Гитлере, хотя он и был главным хирургом германской армии, к нему относились с некоторым недоверием с политической стороны).

146

Вирхов Рудольф Людвиг Карл (1821-1902) - великий немецкий ученый и политический деятель XIX века, врач, патологоанатом, гистолог, физиолог, основоположник клеточной теории в биологии и медицине, теории клеточной патологии в медицине; был известен также как археолог, антрополог и палеонтолог.

147

Зауэрбрух Фердинанд (1875-1951) - немецкий хирург, один из основоположников хирургии грудной полости. С 1918 года - заведующий кафедрой хирургии в Мюнхене, затем в Берлине (больница Шарите).

Другое впечатление произвел известный терапевт Густав фон Бергман [148] . Он нас принял весьма сухо, молчаливо показал свою клинику, разбитую и запущенную, а также более хорошо выглядевшие обширные лаборатории в полуподвальном этаже (между прочим, в составе его клиники были отделения и для инфекционных больных и отделение туберкулеза. Бергман принципиально сохранял в системе клиники внутренних болезней все ее основные разделы, не соглашаясь на выделение их в самостоятельные дисциплины, как это сделано было у нас и во многих других странах.)

148

Фон Бергман Густав (1878-1955) - немецкий терапевт. Клинически и экспериментально разработал учение о функциональной патологии.

Мы в нашей стране хорошо знали в ту пору ведущих немецких клиницистов - по их книгам и статьям. В частности, монография Бергмана «Функциональная патология» и его двухтомный учебник по внутренним болезням были настольными книгами наших клинических сотрудников. Мне захотелось спросить, имеет ли Бергман какое-либо представление о нашей клинической медицине. «Keine Vorstellung» [149] , - ответил Бергман; он даже не припомнил имен наших терапевтов, считавших себя его учениками и редактировавших переводы его книг.

149

Представления не имею (нем .).

Не могу удержаться от сравнения с тем, что в этом отношении изменилось теперь, когда я излагаю эти воспоминания. Теперь в нашей стране никто не учится ни по Штрюмпелю, ни по Бергману, а учатся по Мясникову или Тарееву (то есть по своим собственным, а не переводным руководствам).

Мы в нашей стране хорошо знали в ту пору ведущих немецких клиницистов - по их книгам и статьям

Наконец, в Берлине мы посетили большой научно-медицинский центр Бух, расположенный в 30 километрах от столицы, и имели интересные беседы с работавшим там при Гитлере русским ученым (белогвардейцем?) - биохимиком, забыл его фамилию. Позже его вывезли, кажется, в Москву. Он был специалистом по генетике; но вскоре, как известно, работы по генетике стали одиозными, в них стали видеть «расизм», «биологизацию», «идеализм», а в годы диктатуры «павловского учения», совпавшие со временем массовых арестов ученых в нашей страной («эпоха культа личности»), и этот генетик был также изъят и где-то погиб в тюрьме [150] .

150

Судя по всему, автор имеет в виду выдающегося генетика Николая Владимировича Тимофеева-Ресовского, биография которого легла в основу романа Даниила Гранина «Зубр». В конце войны Н. В. Тимофеев-Ресовский отказался от переезда на запад Германии и сохранил свой институт до прихода советских войск. В апреле 1945 года советская военная администрация назначила его директором Института исследований мозга в Бухе. Однако 13 сентября 1945 года Тимофеев-Ресовский был задержан НКВД, этапирован в Москву и помещен во внутреннюю тюрьму НКГБ. Впоследствии он был приговорен к 10 годам лишения свободы, однако уже в 1947 году его как специалиста по радиационной генетике перевели на «Объект 0211» в Челябинской области. С 1947 года Тимофеев-Ресовский заведовал биофизическим отделом «Объекта 0211», в 1951 г. был освобожден из заключения, а в 1955 году с него была снята судимость. В 1963 году защитил докторскую диссертацию, докторский диплом получил в 1964 году после смещения Хрущева и реабилитации генетики.

Дома, в Ленинграде, росли сыновья. В клинике появилась хорошенькая докторша, Нина Каменева; она дарила меня ласковым светом голубых глаз и дразнила своей легкой походкой и красиво обутыми ножками. Но придется и тут идти мимо.

Как главный терапевт флота, я нередко бывал в Москве по делам Управления. Зимой 1945-1946 года мне пришлось отправиться на нашу базу в Финляндии - Перкалла-Уд. Оттуда наши береговые батареи смотрели на финскую столицу Хельсинки (в 30 километрах). Argumentum baculinum [151] . Ведь надо было еще добиться послушания - «линии Паасикиви - Кекконена» [152] .

151

Палочный довод; доказательство с помощью насилия (лат .).

152

Паасикиви Юхо Кусти (1870-1956) - финский политический деятель, президент Финляндии с 1946 года; Кекконен Урхо (1900-1986) - финский политический деятель, впервые занял пост президента Финляндии в 1956 году. Паасикиви, а вслед за ним Кекконен проводили политику налаживания экономического сотрудничества с СССР и политического нейтралитета. Такая политика получила название «линия Паасикиви - Кекконена», или «финляндизация».