«…Я не имею отношения к Серебряному веку…»: Письма И.В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1956-1975)

Напишите, как Вам кажется, стоит ли возбуждать вопрос насчет вечера через Иваска. Или, если Вы с этой дамой в переписке, идея могла бы исходить от Вас. Деньги, что скрываться от друзей, нам нужны до зареза — на питание и лечение Г<еоргия> В<ладимировича>.

Теперь ему прописали впрыскивание, стоящее 5 тысяч (т. е. 15 долларов) в неделю. И делать его надо в продолжение 6 недель. «Комментарии излишни», как вообще «Комментарии» Адамовича. Но непременно напишите ответ Адамовичу. Защитите Цветаеву [114] . Иваск не сумеет [115] . Он боготворит Адамовича и трепещет перед ним [116] . Не понимаю, как можно не любить Цветаеву и не восхищаться ей. Я чувствую какую-то вину перед ней, как будто я не сделала чего-то для нее, когда еще можно было ее спасти. Она жила в Париже, и очень трудно жила. Мучилась и материальными трудностями, которые тогда возможно было устранить. Не могу до сих пор равнодушно подумать о ней. И то, что Адамович оскорбил ее память, меня так оскорбило, что я не решаюсь даже ответить на его письмо. Не нахожу тона, чтобы писать ему дружески.

114

Одоевцева имеет в виду статью Адамовича «Несколько слов о Марине Цветаевой» (Новое русское слово. 1957.9 июня. № 16052. С. 8).

115

На статью Адамовича Иваск откликнулся статьей «О читателях Цветаевой» (Там же. 30 июня. № 16073. С. 8).

116

Иваск и впрямь считал Адамовича, М.И. Цветаеву и Г.П. Федотова самыми интересными личностями в эмиграции. Маркова он долгое время и вполне безуспешно пытался подружить с Адамовичем, регулярно отзываясь о нем в письмах самым лестным образом: «Адамович, этот “мэтр" эмигрантской поэзии из Серебряного века, “мэтр” — по праву, в лучшем смысле слова. При некоторой капризности, он чуток удивительно» (Собрание Жоржа Шерона. 22 декабря 1948 г.); «Кроме “взглядов”, у Адамовича совершенно необыкновенное чутье к стихам, или не “чутье”, это скверное слово, а понимание поэзии всем существом. Поэтому человек он — драгоценный. Незаменимый» (Там же. 29 марта 1955 г.); «Как Вы можете сердиться на Адамовича? Сердиться ведь значит (обычно) обижаться. Будьте в данном случае ледовито-холодны: признайте его заслуги. Какая она там ни есть, но он родил литературу эмигрантскую 30-х гг.» (Там же. 24 августа 1956 г.); «Обещайте повидать Адамовича! Пусть любопытство преодолеет раздражение. Повидайте его хотя бы для меня: это последний аргумент (беспомощный и настойчивый). Одоевцеву и Терапиано не миновать» (Там же. 1 мая 1963 г.). Одновременно Иваск подталкивал к сближению и Адамовича, который в конце концов написал Маркову, изрядно его тем удивив. В ответ на удивление Маркова Адамович написал ему еще раз 30 декабря 1969 г.: «Два слова об Иваске. Он довольно часто мне пишет и часто с попреками. То я несправедлив к Цветаевой, то недооцениваю Достоевского — и так далее. О Вас он тоже писал не раз, и совсем недавно. Но о покойниках — спор отвлеченный, никуда не ведущий, а о Вас он писал иначе, в другом тоне. Иваск — человек ко всем и всему благожелательный, миролюбивый, что я в нем и люблю. Он многое понимает, по-моему, “не умом, а всей жизнью”, как сказано где-то у Толстого. Если его укоры, к Вам относящиеся, вызвали у меня желание Вам написать, то за это я ему искренне благодарен. Но не “накачивал” он меня нисколько, писать не побуждал, а только — по моей просьбе — дал мне Ваш адрес» (Там же).

Поцелуйте от меня короля Бубку. А щенка как зовут? Конечно, его болезнь Вас привязала к нему— «Так любит только мать, и лишь больных детей»? [117] Но правда ли, что детей любят больше собак? В особенности те, у кого нет детей?

«Контрапункт», должно быть, уже прибыл к Вам. Жду Вашу критику, и Моршена тоже. Только не причесывайте и не приглаживайте выражений. Как есть. Что это за стихи Моршена в «Гранях» про трамвай? [118] Пришлите, пожалуйста. И пишите по-настоящему.

117

Из стихотворения И.Ф. Анненского «Третий мучительный сонет», включенного в книгу «Тихие песни» (СПб., Товарищество художественной печати, 1904).

118

Стихотворение Моршена «На Первомайской жду трамвая» (Грани. 1956. № 32. С. 171).

Посылаю Вам свои последние стихи для «Опытов». О них тоже, что думаете.

Всего, всего наилучшего Вам и всем Вашим. Пусть Вам всем будет хорошо и отлично.

Ваша И. О.

Ты говорил: На вечную разлуку Мою бесчувственную руку В последне-предпоследний раз… Слеза из заблестевших глаз Как синтетический алмаз… Твоя слеза — Моя слеза… Какие у тебя глаза? Такие же как были? Ты все такой же милый? Не знаю Если бы теперь В мою ты поскребешься дверь, Тебя я не узнаю — В преображении потерь Ты стал горбатый, лысый, Ты стал хвостатой крысой, Ты стал крапивой иль грибом… А прядка над высоким лбом? А складка на высоком лбу? Но ты давным-давно в гробу, На солнечном погосте И ты не ходишь в гости [119] .

119

Стихотворение Одоевцевой было опубликовано в «Опытах» (1957. № 8. С. 4).

Простите за каракули — лежу в саду.

Кроме этих я написала 75 строк. Такое длинное, что трудно переписать.

12

Beau Sejour 29 августа <1957 г.>

Дорогой и милый Владимир Федрович,

Письмо Ваше я получила в день выхода из госпиталя — оттого что «Друг мой, я болен, Я очень болен» [120] , как писал Есенин незадолго до смерти.

Вот и со мной случилось. И такая странная, почти непонятная болезнь. Слава Богу, не «алкоголь», но все же не многим лучше. У меня малокровие, осложненное еще и отсутствием белых кров<яных> шариков. Их, видите ли, надо иметь не меньше 5000. А у меня неполных 2000. И это чрезвычайно опасно. Попросту грозит смертью при малейшем инфекционном заболевании, напр<имер> гриппе. И почти не существует средств вылечиться (при нашем отсутствии средств в особенности). В госпитале лежала на исследовании. Пришлось и мне познакомиться с больничной койкой — О Господи, и это пережить, И сердце на клочки не разорвалось [121] . Но — passons. Письмо Ваше я читала «затуманенными глазами». У меня жар каждый вечер — 39. Читала не все, а урывками — ведь неясно без книг, что к чему. Увидела: «Не люблю взволнованно-синих вечеров. Не люблю детских профилей… (Tant pis pour moi [122] .) Тоже больше бы остроты… Об этом писать роман — бульварный… Неинтересно, но конец не вышел… Истерика начинает надоедать… Это банально в самой сути…» И ainsi de suite [123] «я такого не люблю». «Не сердитесь». Нет, я совсем не рассердилась. Но со вздохом уронила письмо на одеяло. — Жоржик, Марков обложил меня по всем швам. И от грусти и слабости уснула, не дочитав. Когда же проснулась, Г<еоргий> В<ладимирович> мне сказал: «Неправда, ему очень нравятся твои стихи. Очень нравятся».

120

Неточная цитата из поэмы С.А. Есенина «Черный человек» (1925). У Есенина: «Друг мой, друг мой, я очень и очень болен…».

121

Из стихотворения Ф.И. Тютчева «Весь день она лежала в забытьи…» (1864).

122

Тем хуже для меня (фр.).

123

И далее (фр.).

Не знаю, кто прав. Но знаю, что Вы меня поразили, Вас удивляет «скучно», Вас, петербуржца? Невероятно. У нас даже старшая горничная говорила про поломойку: «Деревенщина, барышня, эта Паша. Скушно ей, да скушно. По-столичному и выражаться не научилась». А когда я, в защиту этой Паши, объяснила ей, что в Московском худож<ественном> театре на сцене говорят «скушно», она только пожала плечами; «И пускай их в Москве, а у нас в Питере лошади засмеют». Что совершенно, в сущности, правильно. В «нашем» Петербурге говорили скучно. Скушно было абсолютно невозможно и неприлично.

В первый раз увидела бездну между нами — Вашим и нашим поколением, на которой Вы настаивали и которая ускользает от моего взора. «Все чисто для чистого взора» [124] . Ан не все… вижу, что ошибалась. Споткнулась о «скушно». И таких «скушно», наверное, еще не мало, хотя я их и не замечаю.

Когда, наконец, придут мои книжки, займусь серьезной сверкой «наших взглядов на женский долг и мужскую честь» (Веселкова-Кильштет [125] , чтобы Вы не ломали головы). А пока могу только сказать, что Г<еоргий> В<ладимирович> никогда ни малейшего влияния на мои стихи не имел. Влияние же мое на его стихи было «потрясающе-огромное», до невероятия. О чем он Вам как-нибудь и сам поведает. И об Ахматовой тоже вспоминать не стоит. Гумилев и Чуковский приводили меня в пример, что и «поэтесса» может расцвести абсолютно самостоятельно, вне Ахматовой, и ничем не быть ей обязанной — суметь быть ее антиподом.

124

Неточно приведенная заглавная строка стихотворения (1911) Н.С. Гумилева (или известный только Одоевцевой вариант). У Гумилева: «Все ясно для тихого взора…» Эту строку (оставшуюся неточной) Одоевцева взяла эпиграфом к своему стихотворению «Ни спора с судьбой, ни укора» (Новый журнал. 1959. № 58. С. 108).

125

Веселкова-Кильштет Мария Григорьевна (1861–1931) — поэтесса, прозаик, сотрудничала в журнале «Лукоморье» в одно время с Георгием Ивановым.

Впрочем, я очень люблю Ахматову, несмотря на творческое отталкивание от ее тем и интонаций.

Так вот, милый друг. Спасибо за разбор. Жду с нетерпением книжки. Все сличу и кое в чем уличу себя — или Вас.

Бедный Г<еоргий> В<ладимирович> совсем потерял голову от страха за меня. Мне очень грустно за него. Вы, так любящий Вашу жену, наверное, посочувствуете ему и пожалеете его. Только не пишите ему об этом. Я и так верю, что Вам нас обоих жаль.

Но Г<еоргий> В<ладимирович>, несмотря на всю тоску, написал несколько отличных стихотворений. А Вы? У него больна жена — у Вас черный щенок. Как это отражается на творчестве?

Теперь о помощи Г<еоргию> В<ладимировичу> — т. е. о сборе, предпринятом Вами [126] . Спасибо. Увы! деньги нам нужны еще острее, чем прежде, с тех пор, как я заболела. Не только для него, но и для меня. Мне пришлось оборвать все мои заработки, и получилась зияющая дыра в бюджете. К тому же меня, хоть слегка, подлечивать необходимо. О настоящем лечении, конечно, не может быть и речи — о поездке в горы и проч. Но все-таки надо получше питаться и покупать кой-какие лекарства. Так что еще и еще спасибо Вам. Когда будете посылать деньги, то, пожалуйста, пришлите чек такой, как расплачиваются между собой американцы в Америке — в письме. Не делайте переводов ни в какой форме — ни по почте, ни чеком на Францию (даже на американский банк). А то мы теряем по 100 фр<анков> на доллар. Американский же чек меняется, как наличные доллары.

126

Весь 1958 г. деньги для Г.В. Иванова собирал в США. В.Ф. Марков. 30 марта 1958 г. он писал Г.П. Струве: «Г. Иванов в госпитале, Одоевцева пишет, что врачу сказали, будто он “русский В. Гюго”, и врач отнесся внимательнее, но денег на лечение нет, и врач недоумевает, как же поклонники “В. Гюго” это допускают. Как же ему объяснить, что 1) люди вроде Вас и Моршена “В. Гюго” осуждают по причинам высшего порядка, 2) что у поклонников, вроде меня, сейчас нет денег, 3) что Лит<ературный> фонд тоже вряд ли поможет по причинам уж совсем высшего порядка. Если Иванов и Зайцев умрут, у эмиграции не станет ни олной первоклассной фигуры в литературе. Одоевцева пишет, что согласна даже на кампанию в газете по сбору денег. Не знаю, что делать и предпринять» (Hoover. Gleb Struve Papers). Струве ответил 2 апреля 1958 г.: «Мне об этом уже звонил несколько дней тому назад М.М. Шнееров — после того как письмо от Одоевцевой получила Е.П. Грей. Одоевцева писала об обращении в газетах, и Шнееров советовался со мной — они как будто хотели моей подписи под таким обращением. Я бы не отказался. Но я считал, что такое обращение будет эффективнее, если будет исходить от Литер<атурного> фонда (думаю, что Вы неправы — они ему помогают). Или же должен быть образован какой-то комитет. Письмо с несколькими случайными подписями не годится. И так боюсь, что много не собрать. <… >… Если Вы хотите лично что-то сделать, то можно было бы в том порядке, как Вы когда-то организовали помощь для Терапиано (и как некоторые американские ученые помогают г-же Варшер), т. е. чтобы несколько человек обязались вносить столько-то долларов в месяц и Вы бы переводили эту сумму Ивановым. Я заранее готов подписаться на $ 5.00 в месяц. Попросите Иваска, и пусть он завербует еще несколько человек. Сам я сейчас очень озабочен тем, чтобы как-то помочь Кленовскому» (Собрание Жоржа Шерона). 5 августа 1958 г. Марков написал Струве: «Цетлина пишет, что Адамович собирает на Иванова “не потому, что И<ванов> нуждается, а чтобы скрасить его последние дни, т. к. он уже не поправится”. (Я Цетлину хотел в Группу помощи, но она сейчас во Франции и там дала денег прямо через Адамовича.)» (Hoover. Gleb Struve Papers).

Желаю Вам удачи в продаже В<ашего> дома.

Сердечный привет Вам и В<ашей> жене и всем В<ашим> собакам. Пусть Вам всем будет хорошо.

И.О.

<На полях:> Г<еоргий> В<ладимирович> грозится написать Вам. Но когда?

13

Beau Sejour 10 сентября <1957 г.>

Дорогой Владимир Федрович,

Ну как могло случиться, что Вам показалось, будто бы Вы меня огорчили и обидели? Как?

Я прекрасно поняла и только в шутку прикинулась огорченной. Огорчила меня всего лишь невозможность узнать, что Вы хвалите, что нет. Да и чуть-чуть-чуточку «Не люблю детских профилей». Ау меня как раз был таковой — большой лоб и слишком короткий нос. Но я опять шучу. Впрочем, Вы бы лучше подцепили меня за встречающийся в следующей строке такой затрепанный «детский рот». А «детских профилей» и в стихах, и в жизни не так уж много. Илия ошибаюсь?

Но вот в чем я не ошибаюсь, так это в «И скучно, и грустно». Но, друг мой, как Вы можете? Ведь для нас это просто святотатство, а для Вас — «по-приказчишьи». Нет, нет и нет. От актерского «скушно» меня только в пьесах Островского не коробит. Значит, правда Ваша — кое в чем нам друг друга не понять. Мне за Лермонтова больно. Но Вы, кстати, и не так его любите.

Возвращаясь к Вашей критике — Вы мне ею доставили большое удовольствие. Когда придет «Контрапункт», проштудирую его с Вашим письмом. Мне очень интересно, что Вы находите в моих стихах — иногда обратное тому, что я. И за влияние Ахматовой как бы я могла обижаться? Я ее страшно ценю. Но, к моему сожалению, я не умею поддаваться влияниям, а как бы иногда хотелось. В прозе еще кое-что удается «стащить», а в стихах никак. Вот только у Моршена тюленя похитила, но и он превратился в чайку [127] . А насчет интонаций и ритмов… Я иногда нарочно читаю вслух Тютчева — а когда же, о Господи, я на него похожа?.. Это не от самостоятельности совсем, напротив — я чужие поправки с удовольствием присваиваю — если случается! Вот Г<еоргий> В<ладимирович> сочинил «Печальнее печального, Банальнее банального» [128] — всю первую строфу. И еще «Разбиваются души о счастье, Разбиваются птицы о снасти». Но самое замечательное — но это даже Моршену не говорите — он целиком сочинил «В этом мире любила ли что-нибудь ты?» и только потом мне подарил за ненадобностью. А я взяла. С благодарностью. И даже в антологии [129] оно имеется, что уже напрасно.

127

Стихотворение Одоевцевой о тюленях «Далеко за арктическим кругом…» (1950) завершалось строчками: «Сумасшедшая чайка врала / Перед тем, как на льду умирала».

128

У Одоевцевой два стихотворения, начинающихся словами «Банальнее банального…»: одно вошло в сборник «Контрапункт», второе — в «Портрет в рифмованной раме». Здесь речь идет, по всей видимости, о первом.

129

Стихотворение (1950) вошло в сборник Одоевцевой «Контрапункт», а позже за ее подписью было опубликовано в антологии «На Западе» (Нью-Йорк, 1953. С. 193).